Об искусстве

Но на головокружительную вершину бешеной жизненности всходит Сулоага с другой дамой. Она так же стройна, на первый взгляд так же молода, и поражает прежде всего ослепительно белый оскал ее зубов в пунцовых губах, ее странный смех, напоминающий что–то звериное: чем больше вы всматриваетесь, тем больше захватывает вас эта ведьма. Она уже далеко не молода. Она ведет тяжелую борьбу за свою красоту, лицо ее покрыто слоем красок и пудры и оттого так странно горят глаза, губы, зубы на бледном овале под каской черных волос. Она улыбается любезно. Смеется, быть может, какой–нибудь вашей остроте. Но на самом деле она переживает что–то чрезвычайно сложное: в ее глазах горят зловещие и дикие огоньки; кажется, что напряженные щеки ее дрожат каким–то мучительным трепетом; она полна чувственности до края, до истерики, и в то же время она хочет повелевать, заворожить, закружить. Она уже угасает, она пережила страшно много, но тем более дико крутится в ней последнее пламя, и тем опасней ее бесовская привлекательность.

Если Сулоага в своей картине дал изумительный психологический букет, то еще изумительнее он тут как живописец. Все лица одеты в черное, у всех черные волосы и глаза. В картине нет почти ни одного яркого пятна. Но какое благородство в этой черно–бело–серой гамме, с какой гениальной простотой расставлены эти высокие гордые фигуры, какой мудрый в своей экономии и твердый в своем мастерстве рисунок, какой изящный выбор деталей, и как полны они вкуса и значительности!

Перед этой картиной можно стоять долго, и к ней следует возвращаться, а место ей, конечно, в каком–нибудь первоклассном музее.

Чрезвычайно эффектны и сделали бы великую честь всякому художнику и две другие большие картины Сулоаги. В одной из них до карикатурности жалкий, взятый в натуральную величину пикадор, тощий, с помятым подлым лицом, едет на израненной, с сочащейся кровью, кляче. Фигура так натуралистична и с такой желчной иронией бьет по «национальной гордости» испанцев — бою быков, она так хороша в то же время в живописном отношении, что на минуту кажется истинно прекрасной, — но потом мешает самая карикатурность замысла. Словно это прекрасная иллюстрация из «Симплициссимуса»' в непонятно большом масштабе.

Сильно написан также и облитый кровью распятый Христос, окруженный несколькими фигурами крестьян, [но картина] духовно не потрясла меня, потому что слишком сквозит тенденция. А может быть, картина не потрясла меня потому, что слишком напомнила удивительное, мощное и широкое «Voto» Мигетти, перед которым эта композиция испанского художника, конечно, бледнеет.

Испания вообще, по–видимому, переживает заметный художественный подъем. Кроме Сулоаги на выставке, о которой я говорю, есть очень благородная вещь моего любимца Сарроги, о котором я писал в «Киевской м[ысли]» неоднократно. Весьма любопытны и работы Субиора, сделанные в стиле старых фламандцев, технически, пожалуй, слишком подражательные, но странно испанские, иератические, важные и холерические сквозь свою заемную голландскую наивность.

В самом Мадриде сейчас идет горячая борьба из–за символических картин молодого Ромеро делла Торрес, которому так и не дали премии, но о котором заговорили сразу за границами его отечества. Я могу судить только по виденным мною гравюрам, и мне кажется, что в Торресе Испания приобретает еще одного очень большого художника.

Что касается французов, то все, что среди их произведений официально прославляется, мне, за одним исключением, совсем не понравилось.

Не нравятся мне с претензией на силу, а на деле рыхло и бесформенно сделанные «Кони» Ролля. Отвратительно пустой кажется огромная фреска Жан–Амина «Элементы», сделанная по заказу для большой аудитории Сорбонны. И по этому поводу не могу не сказать, что подражание Пюви, технически даже недурное, никого не может сделать настоящим фрескистом, ибо и тут в наше время нужно поэтическое содержание, а его взаймы не возьмешь. Не понравился «Мертвый Христос» Герара, коричневый и похожий на старые упражнения к академическому экзамену. Равнодушным оставил портрет пианиста Зауэра работы Бенара, которого сейчас стараются выставить как бы панданом среди живописцев скульптору Родену. Многое множество художников безнадежно повторяют себя, как Каролюс Дюран, Больдинп и другие. Из портретистов наиболее приятное впечатление оставляет входящий в моду Лагандарра.

Хотя театрально, но действительно эффектна «Маргарита на шабаше» Даньян–Бувере. Может быть, похвалы ей и преувеличены, но в ней есть сила, она приковывает внимание.