Об Иване Шмелеве

Конечно, мир "Лета Господня" и "Богомолья", мир Горкина, Мартына и Кинги, "Наполеона", бараночника Феди и богомоль- ной Домны Панферовны, старого кучера Антипушки и приказчи- ка Василь Василича, "облезлого барина" Энтальцева и солдата Махорова "на деревянной ноге", колбасника Коровкина, рыбника Горностаева и "живоглота"-богатея крестного Кашина -- этот мир одновременно и был и не существовал никогда. Возвращаясь вспять силой воспоминаний, против течения времени -- от устья к истокам,-- Шмелев преображает все, увиденное вторично. Да и сам "я", Шмелев-ребенок, появляется перед читателями словно бы в столпе света, умудренный всем опытом только предстоящего ему пути. Но одновременно Шмелев создает свой особенный, "круглый" мир, маленькую вселенную, от которой исходит свет патриотического одушевления и высшей нравственности.

О Шмелеве, особенно его позднем творчестве, писали немало и основательно. Только по-немецки вышли две фундаментальные работы -- М. Ашенбреннера и В. Шрика; существуют серьезные исследования и на других языках, число статей и рецензий велико. И все же среди этого обширного списка выделяются труды И. А. Ильина, которому Шмелев был особенно близок духовно и который нашел поэтому собственный ключ к шмелевскому творчеству (и прежде всего к книгам "Лето Господне" и "Богомолье") как к творчеству глубоко национальному. О "Лете Господнем" он, в частности, писал:

"Великий мастер слова и образа, Шмелев создал здесь в величайшей простоте утонченную и незабываемую ткань русского быта, в словах точных, насыщенных и изобразительных: вот "тартанье мартовской капели"; вот в солнечном луче "суетятся золотинки", "хряпкают топоры", покупаются "арбузы с под-треском", видна "черная каша галок в небе". И так зарисовано все: от разливанного постного рынка до запахов и молитв яблочного Спаса, от "розговин" до крещенского купанья в проруби. Все узрено и показано насыщенным видением, сердечным трепетом; все взято любовно, нежным, упоенным и упоительным проникновением; здесь все лучится от сдержанных, непроливаемых слез умиленной и благодарной памяти. Россия и православный строй ее души показаны здесь силою ясновидящей любви" ['Ильин И. А. Творчество И. С. Шмелева.-- В его кн.: О тьме и просветлении. Мюнхен, 1959, с. 176].

"Богомолье", "Лето Господне" и "Родное", а также примыкающие к ним рассказы "Небывалый обед", "Мартын и Кинга" объединены не только духовной биографией ребенка, маленького Вани. Через материальный, вещный, густо насыщенный великолепными бытовыми и психологическими подробностями мир нам открывается нечто иное, более масштабное. Кажется, вся Россия, Русь предстает здесь "в преданьях старины глубокой", в своей темпераментной широте, истовом спокойствии, в волшебном сочетании наивной серьезности, строгого добродушия и лукавого юмора. Это воистину "потерянный рай" Шмелева-эмигранта, и не потому ли так велика сила ностальгической, пронзительной любви к родной земле, так ярко художественное видение красочных, сменяющих друг друга картин. Книги эти служат глубинному познанию России, ее корневой системы, пробуждению любви к нашим праотцам.

"Богомолье! -- отмечал И. А. Ильин.-- Вот чудесное слово для обозначения русского духа... Как же не ходить нам по нашим открытым, легким, разметавшимся пространствам, когда они сами, с детства, так вот и зовут нас -- оставить привычное и уйти в необычное, сменить ветхое на обновленное, оторваться от каменеющего быта и попытаться прорваться к иному, к светлому и чистому бытию (...) и, вернувшись в свое жилище, обновить, освятить и его этим новым видением?.. Нам нельзя не странствовать по России; не потому, что мы "кочевники" и что оседлость нам "не дается"; а потому, что сама Россия требует, чтобы мы обозрели ее и ее чудеса и красоты и через это постигли ее единство, ее единый лик, ее органическую цельность..." [Ильин И. А. О тьме и просветлении, с. 181].

В этих "вершинных" книгах Шмелева все погружено в быт, но художественная идея, из него вырастающая, летит над бытом, приближаясь уже к формам фольклора, сказания. Так, скорбная и трогательная кончина отца в "Лете Господнем" предваряется рядом грозных предзнаменований: вещими словами Палагеи Ивановны, которая и себе предсказала смерть; многозначительными снами, привидевшимися Горкину и отцу; редкостным цветением "змеиного цвета", предвещающего беду; "темным огнем в глазу" бешеной лошади Стальной, "кыргыза", сбросившего на полном скаку отца. В совокупности все подробности, детали, мелочи объединяются внутренним художественным миросозерцанием Шмелева, достигая размаха мифа, яви-сказки.