Об измене и казни маршала Нея

21 ноября начался разбор дела. Из 214 пэров присутствовали всего 161. Обвинительный акт генерального прокурора выставил события 13 и 14 марта в Безансоне в неблагоприятном свете для маршала. Но Беррейр все-таки и на этот раз мог похвастаться своим успехом: по его ходатайству, несмотря на яростный протест обвинителя, палата пэров постановила отложить судоговорение на 10 дней, чтоб Беррейру дать возможность подготовить свою защиту и вызвать свидетелей. Но чего собственно хотели достигнуть этой отсрочкой? Дело и без того казалось проигранным, если принять в расчет щекотливое положение палаты пэров, которой пришлось выдерживать давление общественного мнения, настроение общества и требовательность правительства. Но в то время в Париже имели большое влияние союзные державы. И к ним-то теперь обратилась жена маршала, тщетно просившая Фуше и Талейрана о вмешательстве в дело. Жена маршала просила защиты у всех посланников держав, у Веллингтона, у английского принца-регента. От них зависело объяснить относящийся к этому делу 12-й параграф конвенции 3-го июля, заключенной между временным правительством и союзниками. Параграф этот мог спасти маршала. Самая конвенция касалась капитуляции Парижа, а помянутая статья обеспечивала всем жителям (в самом обширном смысле слова) полную безнаказанность. Приказами же 24-го июля правительство Людовика XVIII уже нарушило эту конвенцию. Но если бы союзные державы истолковали конвенцию в надлежащем смысле, то маршал был-бы спасен и именно той самой Европой, от имени которой Ришелье требовал головы его от палаты пэров. Державы, однако ж, соблюдали сдержанность, и жена маршала получала всюду вежливые, но холодные ответы. Особенно ответ Веллингтона поражает своей британской жестокостью и не делает ему большой чести, ибо Ней был побежденный, а Веллингтон победитель при Ватерлоо!

4 декабря возобновился процесс неё в палате пэров и продолжался на следующий день. Допрашивали целый ряд свидетелей, в том числе и генерала Бурмона, который в Безансоне состоял под начальством маршала. Между ними тут завязался чисто драматический диалог:

– Маршал увлек нас всех; чтобы парализовать его влияние, я должен был бы убить его.

– Вы оказали бы мне большую услугу, – ответил маршал, – и пожалуй это было даже вашей обязанностью.

Защитники маршала предлагали амнистию в силу 12 параграфа конвенции. Даву, заключавший капитуляцию, хотел говорить, но, по энергическому требованию генерального прокурора, президент палаты пэров, канцлер Дамбрэ, не допустил этого. Тем и кончилось дело. При голосовании 160 пэров признали виновность маршала, причем трое прибавили: «вследствие капитуляции Парижа»; один из пэров отрицал виновность и сказал: «бывают деяния, которые по своему характеру и значению не подлежат человеческой справедливости, хотя бы они казались наказуемыми перед Богом и людьми». Этот пэр, младший среди своих коллег, был герцог Виктор де-Брольи. Затем стали собирать голоса относительно наказания: 139 подали голоса за смертную казнь без апелляции, 5 рекомендовали осужденного милосердию монарха, 17 высказались за ссылку. Пять маршалов и 14 генералов подали голос за смертную казнь. Неизвестно, надеялись ли они на помилование маршала королем? Между полночью и 2 часами утра состоялся приговор, который основывался на декрете 12 брюмера V года. Какая ирония событий! Легитимисты самой чистой воды и самые ярые ненавистники революции подписали свои имена в силу этого декрета, точно дело шло о мести представителю революции.

Через несколько часов приговор был приведен в исполнение. Капитан граф Рошешуар распоряжался казнью. Когда она была совершена, один англичанин позволил себе неслыханное варварство: лошадь, на которой он сидел верхом, перешла через труп неё.

Жена маршала до последней минуты надеялась на помилование. Утром она приводила к Нею его четверых детей и, простившись с ним, поспешила в Тюльери с челобитной. Ее задержали в приемной короля, пока не пришло известие о совершившейся казни. Тогда герцог Дюрас осторожно сообщил ей это известие, прибавив, что аудиенция её у короля теперь уже не имеет смысла.

Ней в глазах бонапартистов сделался мучеником. Там, где его расстреляли, за обсерваторией, стоит теперь его памятник.

Политические процессы, как показывает и этот пример, никогда не производят впечатления торжества правосудия. Они всегда являются актами произвола. Почти можно признать счастьем для обеих сторон, не только для подлежащего каре, но и для наказующей власти, когда приговор постановляется заочно. В Европе не мало видных государственных деятелей, бывших скомпрометированными в дни революций и считавшихся политическими преступниками. Тем большей политической ошибкой представляется казнь неё во Франции 1815 г., что там в течение каких-нибудь 15 месяцев переменились четыре правительства, не считая временных, и все четыре пользовались услугами одного и того же персонала и одних и тех же военных. Где тут было искать надлежащего критерия для отречения, неверности, измены?