Обагрённые (СИ)

— Вот! — обрадовался Вир и продолжал. — Знавал я одного мужика. Типичный представитель крестьянства здешнего. Впервые мы с ним познакомились ещё в окопах, когда штурмовали столицу. Рыжий, молчаливый. Он всегда стрелял во врага сцепив зубы, а когда наступала передышка в бое, удалялся к опушке леса, ходил там, что-то бормоча себе под нос. Однажды я спросил его: «Чего ты тут колдуешь, дядя Косаки?». А он мне отвечает: «Да вот, трава налилась багрянцем уж. А я как траву вижу, так пахать охота. Душа не на месте, болит». И тут я понял, что дядя этот, Косаки бился с олигархами и их халуями за право свободно пахать на своей земле. Понимаешь, какое дело?

— И что потом? — с интересом спросила Рубина.

— Потом я видел его уже при народной власти. Он врезался в землю, как полновластный хозяин, дневал и ночевал на пахоте, и однажды, задыхаясь, сказал мне: «Подохну скоро». Но при этом радовался радостью мелкого собственника. А затем стала подниматься первая волна нового, коллективного хозяйствования на земле. Но Косаки так и оставался единоличником. Он позже всех пришёл в земледельческую коммуну. Я его отвёл в сторону и спросил с глазу на глаз, как ему живётся в коммуне и как обстоит дело с душой? «Обезродили вы всё», — вздохнул он и покачал головой. «Что так?» — удивился я. Он показал мне на трактор, который когда-то принадлежал ему: «Тот же трактор, а радости к нему нет».

Вир грустно усмехнулся, вспоминая это.

— Вот эта привязанность к старому, своему, единоличному больше всего мешает организации труда в сельхозкоммунах и не способствует налаживанию новой социалистической дисциплины.

— И чем всё закончилось? — поинтересовалась Рубина, очень внимательно слушавшая Вира. — Я имею в виду с этим Косаки?

— Чем закончилось? Потом мы взяли его на открытие нового тракторного завода в Шан-Хи. Ехал он с нами две тысячи миль и на всё вокруг смотрел крестьянскими глазами. Когда стали подъезжать к горам, люди стали восхищаться красотой природы, а Косаки заявил: «Бесполезные горы!». Спрашиваем его: «Почему?». А он нам: «Да ни пахать, ни сеять нельзя». И вот мы на заводе. А завод, скажу тебе, прекрасен, залит солнцем. Чистые новенькие корпуса, озеленённые площадки для отдыха. В сборочном цехе в это время стал сходить с конвейера гусеничный трактор. Уж очень он впечатлил тогда Косаки. А этой осенью, представляешь, я снова видел его в сельхозкоммуне. Работает он там теперь бригадиром трактористов. Поинтересовался я у него: «Ну, а как с душой, дядя Косаки?». А он улыбается мне: «С душой? Душа на место стала». Вот ведь как бывает в нашей работе!

— Да, это верно, — задумчиво протянула Рубина.

— В сельхозкоммуну тебе надо, — сказал Вир, заботливо глядя на неё. — Исхудала вся на северах своих. Одни глаза и остались только. Знаешь, какие в коммуне праздники бывают? На день урожая, когда коммунары накрывают богатые столы, обязательно должны приходить политотдельцы. Если ты не приезжал, это было для коммунаров большой обидой. С душой к нам относились всегда. Сажали на самое лучшее место, подвигали тебе самые лучшие закуски. Обязательно старались с тобой чокнуться. Ставили для этого специально красное вино на стол. Всё это вроде бы мелочь, но говорило о том, что у тебя с ними установились хорошие отношения, тесный контакт с народом. А потом выскочит какая-нибудь молодая дородная коммунарка и заведёт звонким голосом озорную песню, а глазами так и сверкает. Остальные подхватывают хором эту её напевку… В общем, идёт весёлое гулянье до самого вечера.

Вир почесал затылок.

— Если бы мне ещё представилась возможность пережить всё это снова, участвовать в тех грандиозных делах, в каких я участвовал, я бы с удовольствием всё это повторил, несмотря на все трудности и опасности, даже смертельные. Это была одна из интереснейших страниц в моей биографии.

— Разве? — Рубина, на губах которой блуждала мечтательная улыбка, удивлённо приподняла длинную бровь. — А как же «Серые Ангелы»?

— «Серые Ангелы»? — задумчиво и слегка печально улыбнулся Вир. — Да, знатное время было. Теперь разбрелись все кто куда. Дел-то на планете невпроворот! Мун вон снова лечит людей. Знатный врач, между прочим.

— Я знаю, — кивнула Рубина, не отрывая пристального взора от товарища.

— Чад сейчас мог бы снова учить детей, — с горечью в голосе продолжал тот. — Жаль его. Столько грандиозных свершений вокруг происходит и всё без него… И всех остальных жаль, жаль, что не дожили они до сегодняшнего дня.

— Жаль, — кивнула Рубина, опуская ресницы, и встрепенулась снова. — А сейчас? Разве у тебя не интересное дело теперь?

— Как там Нат поживает? — вместо ответа спросил Вир и понуро опустил голову. — Чада жалко… и Юла тоже. Каких ребят потеряли!

— Нат? — Рубина посмотрела на Вира с лёгким вызовом. — У него всё хорошо. Замуж всё меня зовёт.

— А ты?

— Я?.. Я пока думаю. Не могу выбрать между вами двумя.

Девушка бросила на Вира острый долгий взгляд.

— Хотя, у тебя же теперь есть твоя Шаори.