Обасутэяма — гора, где оставляют старух

Ей уже исполнилось тридцать четыре года, но на вид нельзя было дать больше двадцати пяти.

— Роскошно не живу, но на еду хватает, — ответила она на мой вопрос.

Последнее время она работала в косметическом кабинете на аэродроме небольшого приморского городка близ устья реки Онга. Киёко была старшей над несколькими молоденькими девушками-парикмахершами и обслуживала главным образом иностранок.

Мы беседовали, как положено брату и сестре после долгой разлуки. Мне, старшему брату, многое следовало бы сказать Киёко по поводу ее развода и дальнейшего образа жизни, но я решил этого не делать, тем более что ничего уже нельзя было исправить. Раз она решилась уйти из дома, оставив двоих детей, значит, на то были свои веские причины.

И мы, тщательно обходя щекотливые темы, говорили лишь о родителях, братьях и сестрах.

— Мать по-прежнему «обасутэ», — сказал я.

С тех пор как мать однажды заявила, что хотела бы покинуть семью и уйти на Обасутэяма, мы, дети, нередко для удобства употребляли в разговоре между собой это слово, вкладывая в него оттенок порицания ее самолюбивого, своенравного и привередливого характера, а иногда, напротив, понятное лишь нам самим чувство жалости и заботы о матери. Ее желание уйти от всех отчетливо раскрыло положительные и отрицательные черты ее характера.

Киёко с трудом погасила мелькнувшую на губах улыбку и сказала:

— Наверное, мать и в самом деле хотела, чтобы ее отвели на гору Обасутэяма и там оставили.

— Ты так считаешь?

— Не знаю, почему-то мне так кажется. Может, ей искренне хотелось разом сбросить обременявшие ее заботы и остаться в одиночестве где-нибудь далеко в горах.

— Перестань! — невольно вырвалось у меня.

Слова Киёко и особенно ее тон меня не на шутку встревожили.

— Ты всегда так думала?

— Нет, эта мысль только сейчас пришла мне в голову, когда ты сказал про «обасутэ».

Я вспомнил возникшую в моем воображении сцену, как я бреду близ Обасутэяма с матерью на спине. И прежние мысли нахлынули на меня.

— А ведь и я того же хотела, покидая родной дом: разом освободиться от всех забот, остаться одной! — задумчиво произнесла Киёко.

— И оказаться на горе Обасутэяма?

— Что-то вроде этого.

— Молодая бабуся!

— До семидесяти, правда, есть еще время, но… — Киёко мрачно усмехнулась.

Можно было подумать, что она невольно пытается оправдать свои поступки, хотя не исключено, что она размышляла совсем о другом.

Я ничего не сказал ей об оставленных детях. Она, наверное, хотела спросить о них, но сдержалась. Скажи она, что беспокоится за судьбу детей, я бы ответил: «Что ж тут удивительного! Но ведь ты с самого начала сознавала, на что шла!» Ничего иного я бы не смог ей ответить. Она понимала это, да и я тоже.

В ту ночь мы уснули бок о бок, положив рядом подушки. Как часто бывает, отель в этом шахтерском городке состоял из нескольких домиков. В одном из них, видимо, отмечали какое-то событие. Оттуда допоздна доносились звуки сямисэна,[4] громкие голоса мужчин, женский смех.

На следующий день сестра возвращалась в свой приморский городок, расположенный в полутора часах езды электричкой. Я пошел проводить ее до станции. Несмотря на раннее утро, на улицах было пыльно и многолюдно. По словам служанки отеля, здесь насчитывалось шестьдесят тысяч жителей, а с окрестностями — вдвое больше, причем состав населения часто менялся. В ритме жизни ощущалась какая-то лихорадочность. Об этом можно было судить и по оживлению, царившему в магазинах, выстроившихся по обе стороны улицы, и по поспешной походке прохожих. Из трубы фабрики угольных брикетов валил дым, заволакивая небо.

Мы шли по улице, в конце которой высились два террикона. Сестра сказала, что их много вдоль линии электрички, по которой она ездит.

Перед входом на платформу Киёко остановилась.

— Хочу вернуться в Токио, но пока подожду. — На ее лице появилась грустная улыбка.

— Твоей работой лучше, пожалуй, заниматься в Токио.

— И все же… — глаза Киёко затуманились. — Поработаю еще немного на аэродроме, освою специальность.

Тут это легче, поскольку дело имеешь с иностранцами.

Я подумал, что основная причина не в освоении специальности, а в желании пожить вдали от дома одной, самостоятельно.

— Очень боялась встречи с тобой, думала, будешь ругать. Как хорошо, что повидались.

— Я и не собирался распекать тебя. Этим делу не поможешь.

— Можно посылать тебе письма?

— Как хочешь.

— Ну пока, — Киёко подняла правую руку и слегка помахала только ладонью — жест девочки, а не работающей не покладая рук женщины.

До отъезда оставалось еще два часа, и я решил побродить по городу. Миновав главную улицу, я оказался на окраине. Здесь бросалось в глаза множество харчевен, небольших отелей и игральных автоматов «патинко». Местные жители рассказали мне, что из-за многочисленных подземных горизонтальных шахт почва кое-где оседает и потому на некоторых улицах покосились дома. Во время прогулки я специально приглядывался к домам, но ни одного покосившегося не обнаружил. Зато на окраинах было множество больших и малых луж. Может, именно там осела земля и провалы заполнились водой.