Обеднённый уран. Рассказы и повесть

Решил сходить на рынок. Он ещё не закрылся. Какие-то люди выходили из ворот, шлагбаум предостерегающим указательным пальцем был поднят вверх, и была надежда, что успею на последних минутах купить себе чего-нибудь съедобное на завтра. Китайской лапши хотя бы. Если сам себя не накормишь, то кто же тебя накормит. Но внутри рынок оказался пустым и мёртвым, все палатки и павильончики были покинуты и заперты на огромные висячие замки. Вдоль рядов палаток дул сквозной ветер, снежные бороды, шевелясь, срывались с крыш, и над всем этим мёртвым распорядком висел, качаясь, огромный мощный фонарь. Я посмотрел в одну сторону и в другую, не увидел ни одного освещённого окна. Не успел. Не получилось. Ну и ладно. Главное, пиво-то у меня ещё есть, подумал я, сильнее сжав в ладони хрустнувшую банку. Пиво есть. И пошёл мимо тёмных окон к выходу, до которого было совсем недалеко.

Опять небольшой кусок поля, на его краю — забегаловка. Туда я обычно не хожу. Нечего мне там делать. Но сегодня ветер был особенно зол, снег бесцеремонно лез в глаза, и я подумал, что стоит, пожалуй, войти в эту гостеприимно приоткрытую дверь, в яркий световой квадрат, там всего лишь небольшой коридор, тамбур, где можно спокойно постоять и прикончить совсем уже ледяное пиво. И толстый мужик в тёплом спортивном костюме, что стоит и курит там, изредка, ради восхищённого интереса высовывая нос наружу, вряд ли будет против моего присутствия. Ведь я совсем недолго. Буквально на минуточку…

— Зверски дует, — приветливо сказал я ему, входя в тамбур, стены которого были выложены из мощного красного кирпича; при взгляде на них моментально в душе появлялось чувство, что ты пришёл туда, куда надо.

— Да, — откликнулся мужик, улыбаясь, и начал охотно говорить, словно бы продолжая наш недавно прерванный двухчасовой диалог. — Я-то сам из Архангельска, здесь шестой год живу. Так вот у нас там действительно и морозы, и ветра. А это ещё ничего, нормально. Удивительное дело, в девяностые годы я в армии служил, и проезжали мы как-то с матушкой на поезде через Ярославль. Вышли на перроне, и вдруг матушка спрашивает: Саня (кстати: Саня), а не хотел бы ты здесь пожить? А у меня на Кавказе служба, квартира, зачем бы мне оттуда в Ярославль. Я говорю: мама, да нет, пожалуй. И вот смотри ты, как получилось. Прошло несколько лет, и я живу в Ярославле. Бывает же такое.

— Алексей, — сказал я, пожимая протянутую руку. — Кстати, я тоже служил в тех местах. В Миллерово, в Новочеркасске, а потом в Польше. Но это было давно.

— Ну, знаю, знаю, — кивнул Саня. — Я и смотрю, вам уже тоже где-то под сороковничек. Приятно встретить своего человека посреди этого мороза и снега. Нам ведь, как правило, к своим-то всегда приходится прорываться. С боем.

— И когда прорвёшься, — подхватил я, — то окажется, что это не совсем те свои, на которых ты рассчитывал.

— Совершенно верно, — сказал Саня. — Совершенно верно. Ну, а что же мы здесь стоим? Пройдёмте, — и он кивнул головой в сторону двери, ведущей в зал.

— Нет, — сказал я, похлопав себя по карману. — К сожалению, не располагаю.

— Мужчина, — сказал Саня, — бросьте заниматься ерундой. Была бы тема для разговора.

Через пару минут мы пили с ним возле стойки коньяк, сидя на высоких табуретах, и Саня протягивал мне дымящийся кусок шашлыка на вилке. Барменша улыбалась приветливо и заинтересованно. Надя, её зовут Надя, сказал мне Саня. Смотри, какая роскошная женщина. Да, действительно. Понимаю, что она всем здесь так улыбается, но почему-то хотелось думать, что. Я скусил с вилки мягкое сочное мясо. Большие пальцы ног в красивых стильных ботинках ныли, отогреваясь. Тогда я просто расстегнул и снял ботинки, поставив их под табурет, и никто мне слова против не сказал.

— А помнишь, Саня, — сказал я чуть позже, когда стало совсем хорошо, — в коммунистической фантастике у Стругацких: вот ты где-то на севере, в Арктике, открываешь дверь нуль-транспортёра, проходишь — а там юг и лето. И полный коммунизм. И все люди — братья.

Он согласно кивнул.

— Вот у меня сейчас такое чувство, что со мной произошла эта самая нуль-транспортировка, — сказал я. — Открыл дверь — а там лето. другой мир.

После ещё двух стопок коньяку, помню, я говорил ему:

— Мне всегда было жаль, что меня родители назвали Алексеем. Надо-то было Александром. Если бы меня Саней назвали, у меня в жизни, наверное, всё сложилось бы по-другому.

— Думаешь, лучше было бы? — спросил Саня. — Не уверен. Посмотри на меня.