Объективность

Не существует ни постоянного этоса, ни неизменной самости. И этос, и самость имеют историю. В период, охватываемый данной книгой, этика сместилась от программ воспитания способностей, ассоциируемых с аристотелевской традицией, к суровому кантовскому призыву к автономии. Самость мутировала: на смену свободным совокупностям способностей, управляемых разумом, приходят движимые волей динамические субъективности. Эти изменения оставили свой след и в научных эпистемологиях, и в научной самости. Наверное, можно помыслить существование эпистемологии без этоса, но нам еще только предстоит столкнуться с этим случаем. А до тех пор, пока знание утверждает познающего, а последний рассматривается как подспорье или препятствие для получения знания, самость будет предметом эпистемологии. В свою очередь, самость может быть преобразована только на этических основаниях. (По этой причине даже обычные благоразумные телесные режимы диеты и упражнений, начиная с Античности и вплоть до настоящего времени, как правило, приобретали моральный оттенок.) Экстремальные трансформации самости путем умерщвления плоти и духа представляют собой убедительные доказательства этической виртуозности многочисленных культур в различные периоды истории. И наука не является исключением, о чем свидетельствуют героическая литература о морских экспедициях, экспериментирование на себе, маниакальная преданность делу[98].

Эпистемические добродетели – это добродетели в буквальном смысле слова. Это нормы, которые усваиваются и усиливаются путем апелляции к этическим ценностям, равно как и к их прагматической действенности для овладения знанием. В науке специфические ценности и соотносимые с ними техники себя могут резко контрастировать с ценностями и техниками древних религий и философских сект, концентрировавшихся на подготовительных для обретения мудрости обрядах очищения и перехода. Поэтому риторика алхимиков, парацельсианцев, реформаторов науки и общества раннего Нового времени звучит столь странно для современного уха (впрочем, уже и для уха XVIII века). Это визионеры, ищущие мудрости и просветления, а не просто истины и знания. Эпистемические добродетели, появившиеся после XVII века, отличаются от тех, что им предшествовали, по своим целям, содержанию и средствам. Но они сходны с ними в том, что обращаются к специфическим техникам себя, которые были тесно сплетены с научными практиками. Именно эта согласованность между техниками и практиками обеспечивает основание для, казалось бы, окольной стратегии исследования таких абстрактных понятий, как истина и объективность, путем изучения конкретных способов производства образов для научных атласов. Эпистемические добродетели получают право называться добродетелями, формируя самость, и пути такого формирования параллельны или пересекаются с путями переноса эпистемологии в науку.

Возникают новые эпистемические добродетели. Это не значит, что старые с необходимостью исчезают. Наука плодовита на новые способы и нормы познания. Так же как методы эксперимента или статистического вывода, когда-то изобретенные и учрежденные, пережили упадок различных научных теорий, эпистемические добродетели, однажды закрепившись, продолжают действовать, хотя и в разной степени, в различных дисциплинах. Более ранние добродетели неизбежно изменяются самим фактом существования новых, даже если они полностью не замещаются ими. Истина-по-природе после рождения объективности не осталась неизменной ни на уровне принципа, ни на уровне практики. Сама множественность эпистемических добродетелей может порождать путаницу и даже обвинения, если приверженцев одних добродетелей судят по стандартам других. Научные практики, одобрительно оцениваемые по меркам истины-по-природе (например, «отсечение» экспериментальных данных, позволяющее исключить выпадающие и другие сомнительные значения), могут быть с горечью восприняты защитниками объективности как мошеннические. Даже без лобовых столкновений наличие альтернатив, как бы смутно они ни были артикулированы, накладывает бремя обоснования на практикующих науку, как мы это увидим в случае создателей атласов, чья деятельность определялась борьбой за достоинства – рисунка в отличие от фотографии, идеализации в отличие от натурализма, символов в отличие от образов. Одно из оснований написать историю эпистемических добродетелей и написать ее путем обращения к такому специфическому посреднику, как научные атласы, заключается в том, что тем самым проливается свет на само их существование и отличие, а также на возможность, а в отдельных случаях и на необходимость выбора между ними. Сама история не может делать выбора, как не может она делать выбора между соперничающими моральными добродетелями. Но она может показать то, что выбор существует, а также указать на то, что от него зависит.

Аргумент