Объектно-ориентированная онтология: новая «теория всего»

Менон принимает условие, что правление должно быть справедливым, но вскоре предлагает еще одну нелепость в своей второй попытке дать определение: «Стремиться к прекрасному и быть в силах достигнуть его — это и есть добродетель» (147). Следуя некоторым указаниям Сократа, Менон приводит отдельные примеры прекрасного: здоровье, богатство, золото, серебро, почести и городские должности (148). Тем не менее у этого определения есть по крайней мере две возможные проблемы. Во-первых, мы обычно не считаем кражу золота и серебра добродетелью и поэтому опять же можем говорить только о справедливом приобретении прекрасных вещей. Но даже если мы представим себе аморального нарцисса, который, не стесняясь, несправедливо присваивает чужие богатства, нам все равно нужно проводить различие между тем, что кажется прекрасным и благим, и тем, что на самом деле таково. Если кто-то полагает героин благой и прекрасной вещью, обладая достаточными возможностями, чтобы использовать его, не будучи преследуемым по закону, он в любом случае, скорее всего, погубит свое здоровье. По этой причине у нас не может быть добродетели, если у нас не будет мудрости, позволяющей различать вещи, понастоящему прекрасные, и те, что только кажутся таковыми. Опять же, данные Меноном определения добродетели с точки зрения ее предполагаемых качеств оказались неудачны, попав под власть таких понятий как «справедливость» и «мудрость», определить которые оказалось не легче, чем саму «добродетель». Похоже, мы приходим к выводу, который не является для ООО чем- то совсем уж чуждым по духу: ни одно из понятий, которым ищет определение Сократ, не выглядит поддающимся перефразированию в дискурсивных или буквальных терминах. В одном из своих определений Менон удивительно подходящим образом использовал слово «прекрасный», поскольку прекрасное для Канта никогда не может быть определено или точно изложено в словах. Учитывая, что во всех диалогах Платона Сократу никогда не удается найти хоть какое-либо определение чему-либо, мы должны прекратить приписывать подобные неудачи его ненасытной иронии и задаться вопросом, можно ли вообще что-то определить в буквальном смысле. Другими словами, у нас, кажется, есть еще одно подтверждение существования заявленной ООО тесной связи между философией и эстетикой.

Затем, в одном из самых известных отрывков диалога, Менон оказывается ошеломлен и смущен своими многочисленными неудачами в определении добродетели.

Он продвигает аргумент, впоследствии открыто отвергнутый Сократом, а сегодня часто называемый «парадоксом Менона». Аргумент таков: нет смысла искать определение чего-либо, потому что если вы уже его знаете, то вам не нужно его искать, а если вы еще его не знаете, то вы не сможете его распознать при встрече (149). Но это то же самое определение по типу «все или ничего», за которое я выше критиковал Адриана Джонстона и которое также обнаруживается у многих других философов идеалистического направления. Возражение Сократа сводится к следующему: научение — это не вопрос «все или ничего». Отчасти мы пребываем в истине, а отчасти — нет, так что «ничто не мешает тому, кто вспомнил что-нибудь одно — люди называют это познанием, — самому найти и все остальное, если только он будет мужествен и неутомим в поисках: ведь искать и познавать — это как раз и значит припоминать» (150). Здесь «припоминание» относится к известной платоновской теории о том, что душа знала о вещах до своего рождения, а затем утратила это знание из- за отвлекающих удовольствий и страданий, вызванных ее присутствием в теле, однако душу можно заставить вспомнить об этом снова. У нас, однако, нет необходимости принимать детали этой теории для того, чтобы сохранить ее главную ценность: идею, что мы не являемся ни полностью невежественными, ни всецело знающими.

Диалог вступает в свою завершающую фазу, когда Менон начинает настаивать на ответе на свой первоначальный вопрос о том, можно ли научить добродетели. Хотя Сократ предпочел бы продолжать спрашивать о том, что такое добродетель, он уступает нетерпению Менона и предлагает новое направление исследования, чтобы помочь ему в разрешении его вопроса. А именно: «если все-таки добродетель — это некое знание?