Объекты в зеркале заднего вида

И выходит, что ничего Кен не осознал. Ничего не понял. Кен был в системе и как бы вне ее: играл по правилам, которые давно отменили. А кто играл по новым — далеко его обставил. И вот самое плохое: новые правила неприемлемы для порядочного человека. Как бы он ни ломал себя, пытаясь к ним примениться, его песенка спета. Гадом быть — не только искусство, а еще и состояние души; научиться жрать людей на производстве — мало для победы, надо по-настоящему хотеть сырого мяса. И окажись я на месте Кена, меня бы не очень волновало, что по новым правилам мне заранее выписан технический проигрыш.

Меня бы волновало, что все ужасно и ничего не сделаешь.

Черт побери, а ведь много лет назад я от кого-то слышал… Кто же мне говорил… Что все так и будет… Кто?! Про Кена в розовых очках. Про то, как мне душно покажется в этой гнилой системе, где сделать ничего нельзя.

Мы сидели на берегу реки, прямо как сейчас.

И она сказала: не кидайте бутылки в реку.

Джейн.

Спасибо, Женька, что предупредила — и я в систему не полез. А Кен полез — и все сбылось в точности, глупо и нелепо, и бессмысленно до отвращения.

В общем, я его понял.

— Но ведь это и правда ужасно! — хриплым шепотом выкрикнул Кен. — В конце года подведут итоги — и мы увидим, кто из наших самые крутые стукачи. Повысят не тех, кто хорошо работал, а тех, кто заложил больше народу! И мы ничего не сможем, ни-че-го…

— Стонать только не надо, пожалуйста.

Кен перестал ныть и сказал очень спокойно:

— Если о «программе лояльности» узнают, город взорвется.

— Чего-о?! Как бы не так. Плюнут и забудут. Эка невидаль! Никто и не ждал от пиндосов ничего доброго.

— От пиндосов — не ждал. А от своих? От наших ребят? А?

Я только плечами пожал.

— Кен, старина, когда же ты привыкнешь к тому, до какой степени у нас не любят начальников… И тех, кто рвется в начальники. Молодые специалисты, значит? Все понятно с ними. Скажут, эти парни всегда были с гнильцой. Сразу припомнят, как они в детстве кошек мучили. И нет проблемы. Психологи зовут это вытеснением. Неприятные люди будут вы-тес-не-ны. Они никакие не «наши ребята», мы их терпеть не могли, мы их били каждый день и отнимали конфеты. Потому что они всегда были плохие. А мы хорошие.

Кен все еще глядел недоверчиво, и я, добрый человек, решил его доубедить до посинения.

— Ты примерь это на себя. Ты ведь кое-что прочувствовал на своей шкуре. Сейчас к тебе цепляются иногда — совершенно ни за что, просто от нелепой обиды. Форменный детский сад: ты, говорят, перешел на другую сторону Силы. Ну дураки они, прости их… Но представь, как у этих дураков мозги закипят, если папаша Маклелланд тряхнет стариной, выкрутит руки кому надо, и по итогам года внезапно повысят не кого-нибудь, а тебя. Не лучшего стукача «отдела культуры», а четкого парня Кена. Хотя бы до старшего менеджера, или кто у вас там…

Тут его прямо заколотило всего. Представил, значит, хорошо, до самых пяток.

— Что подумают о тебе пиндосы — неважно. Ты прикинь, что скажет всякая русская сволочь, когда начнет вытеснять твой светлый образ из памяти. Народ мы великий, у нас всего много, и сволочей… На тебя хватит! Та-акое дерьмо всплывет… И вытеснит тебя к едрене бабушке в пять минут!

Я и забыл, до чего Кен сентиментальный, а у него руки дрожали, когда он следующую банку открывал, пришлось отнять и помочь. Строго говоря, не с его обостренным чувством справедливости работать на производстве, где человек — только винтик, функция, придаток робота и поэтому ценится дешевле разных гаек и болтов. Это у вас по учебнику рабочий — инструмент познания и калибровки линии. А у нас по жизни он расходный материал. Теперь выясняется, что инженер — такой же расходник. Вот тебе и вся культура производства. Вот тебе и корпоративная этика. Впору бы позлорадствовать, только над кем, не над друзьями ведь. Мне достаточно вспомнить, как сурово запиндосило одну красивую девушку с левого берега реки.

Я не хотел ее видеть такой. А она — была.

Поэтому я злорадствовать не стал, а подумал и добавил:

— И потом — если Тру не проболтается, тогда кто?.. Никто.

Он выпил, отдышался, утерся рукавом дорогого пиджака — галстук потерял, наверное, — и говорит:

— Допустим, я. Потому что нельзя так развращать людей!

Ну-у, начинается, думаю. Узнаю Кеннета Маклелланда в той фазе опьянения, когда ему обидно, что пиндосы не хотят строить космодромы. Это пройдет, конечно. Но сначала он из меня стакан русской крови высосет.

А с другой стороны — куда ему идти? К психологу? С психологом не выпьешь на берегу реки, швыряя пустые банки в воду и разглашая направо-налево тайны огромной транснациональной компании.

— Кен, очнись! У нас ста лет не прошло, как эти самые неразвращенные люди, строители коммунизма, писали друг на друга доносы ради комнаты в коммуналке. Ты можешь кричать о «программе» на всех перекрестках. Город только посмеется. Городу наплевать, заводу наплевать, всем наплевать. Ты плохо учил историю России.