Оберег

Царила ужасающая текучесть кадров. Все оперативники были завалены бумажной работой, каждый день писали какие-то нескончаемые справки, отчеты, планы на день, неделю, месяц, квартал…

Каждое утро тянулись муторные совещания личного состава, на которых наше начальство интересовало лишь одно, – не дай бог, если процент раскрываемости опустится ниже показателя, спущенного сверху партийными органами. Кураторы из КГБ принюхивались и присматривались к нам, словно мы были чумными, а работники прокуратуры и суда вообще за людей не считали.

Офицеры, прослужившие в розыске более десяти лет, а таких можно было пересчитать по пальцам, имели явные признаки алкогольной зависимости и интеллектуальной деградации. Счастливые исключения имелись, но к этим способным парням, сыщикам, как говорится, от бога, начальство почему-то не благоволило, более того, относилось с опаской.

В общем, советским Шерлоком Холмсом я не стал не потому, что не хотел (очень хотел!). Просто не нужны были советскому уголовному розыску Шерлоки Холмсы. Система усиленно имитировала бурную деятельность, и кто-то наверху, конечно, имел с этого неплохие дивиденды, а нам, рядовым сотрудникам, была уготована участь баранов.

В полной мере осознал я это гораздо позже, а тогда думал по своей наивности, что, наверное, штабам не хватает людей, любящих анализировать, и пошел в науку. Едва я начал учиться, как обрушили Советский Союз, и некоторые мои особо продвинутые в плане держания носа по ветру однокашники бросили к чертям свинячьим свои диссертации и пошли в адвокаты, банкиры и коммерсанты. Один, например, говорю серьезно, стал перегонять КАМАЗы.

Я остался, потому что очень любил науку, защитил диссертацию, которая вызвала много вопросов у оппонентов, поскольку я заговорил о совести. Парадокс в том, что если от имени государства выступают недобросовестные люди, занимающие ключевые должности, то граждане страдают, а их права ущемляются. Короче говоря, если мы реализуем право, но забываем про совесть, ничего не получится, – вот мысль, которая красной нитью проходила в моем opus vitae.

Такое осмысление многим членам диссертационного совета показалось опасным вольнодумством, и я все никак не мог понять, за что они на меня ополчились, что такого крамольного я сказал. Зеленым был еще…

Защита, тем не менее, состоялась и кандидатскую степень мне присвоили, хотя кто-то при голосовании все-таки выкатил черный шар, наверное, чтобы я запомнил и понял, что умничать и разглагольствовать о совести не стоит. Меня оставили на кафедре, однако преподавание не принесло ожидаемого удовлетворения. Я регулярно получал замечания, что веду занятия не по учебникам и развиваю в слушателях органов внутренних дел самостоятельное мышление.

Я жаждал смысла, а получал лишь одну сплошную бессмыслицу, и мне иногда хотелось войти в пустой лекционный зал после очередной ватной лекции «по учебнику» и закричать отчаянным голосом нашего замечательного космонавта Владимира Комарова, погибшего во время аварийного спуска с орбиты:

– Проклятая машина… за что ни возьмешься, ничего не работает!!..

Я хотел видеть результат своей деятельности и благодарные лица людей, поэтому плюнул и без сожаления уволился из органов по собственному желанию, благо что теперь в отличие от советских времен никто ничего не спрашивал, офицерские кадры еще той, советской закалки удержать не старался и воспитывать никого не собирался. Я искренне верил, что страна находится на судьбоносном изломе и открываются новые колоссальные возможности.

С самого детства у меня было много творческих задумок. Поступить в институт кинематографии на режиссерский факультет мне не удалось, не прошел по конкурсу. После этого я год подрабатывал на Мосфильме статистом, окончил курсы каскадеров Аква-трюк, на которой научился прыгать с десятиметровой вышки и нырять на глубину до шести метров с маской и трубкой. Запомнилось шоу на день Военно-морского флота в Севастополе, которое проводила наша школа каскадеров. Я участвовал в постановочных рукопашных боях, подводном плавании и взрывах во время инсценировки морского боестолкновения в Севастопольской бухте.

Через год я поступил в институт кинематографии и успешно окончил его по специальности «продюсер теле– и кинопроизводства». Планов было громадье, однако карьера в кино не сложилась, – не было серьезной поддержки.

Простой вызвал неприятности в семейной жизни. Жена, как я говорил, от меня ушла, однако после ее ухода у меня вдруг открылась непреодолимая тяга к сочинению песен. Я буквально забурлил ими, причем кожей чувствовал, как их следует исполнять, – каким мотивом и с какой душевной интонацией.