Оберег от испанской страсти

Я обвела глазами просторное помещение.

— Ну… может, там кто затаился.

— В голову не пришло, — признался рокер.

Иван поднял с ковра красивый шелковый халат.

— Когда вы подумали: «Чего-то не хватает»?

Крис опустился в кресло, обитое атласом.

— За медиками убрал, вот сюда сел. И… И… Блин! …! …! Знаю! Знаю! Понял! Бурундук! Бурундучело-дудучело! Митрофана не увидел! Ну почему сразу не вспомнил, а? Почему?

— Нет плюшевой игрушки, которую Анне в детстве подарила экстрасенс Эсфирь? — уточнил Иван.

Рокер вскочил, сделал шаг и опять сел в кресло.

— Жуть печальная, Анюта с ней не расставалась. По всем гастролям таскала. Спала с куском плюша. Сколько раз ее просил: «Убери урода с кровати». Нет! Посадит его у своей подушки, «спокойной ночи» ему пожелает. Психбольница на выезде. Один раз, еще до нашего знакомства, она Митрофана убогого постирала, тот слегка облысел. Нюша испугалась, что ее оберег копыта отбросит, и больше он воды не нюхал. Фу.

Крис поежился.

— Грязный! Вонял мерзко. Но для Анюты прямо идол священный. Я не вытерпел, как-то раз сказал ей: «Да выкинь эту парашу лохматую. Надоела!» И что она сделала? Заорала: «Пошел вон! Митроша мой оберег. Мне Эсфирь сказала, если он пропадет, я сразу умру. Один раз в детстве его у меня украли, спрятали, так я в больницу попала, чуть не скончалась». И давай про экстрасенса вещать. Еле ее успокоил. Нюша кричать перестала, замызганное дерьмо мне под нос сунула: «Извинись перед ним!»

Рокер повернулся к Ивану:

— Слышали когда-нибудь такое? Просить прощения у хрен знает чего?

— Как вы поступили? — заинтересовалась я.

Крис пожал плечами.

— Баба в истерике. Сопли льет, трясется. Психопатия разбушевалась. Что нормальный мужик в этом случае сделает? Уж не права качать начнет, не завопит в ответ: «Ухожу от дуры». Извинился я перед Митрофаном. Хренова игрушка, по словам Нюши, удовлетворилась и простила меня, подлеца. Когда Аня наконец успокоилась, я ей сказал:

— Тебе надо было мне раньше объяснить значение Митрофана. Тогда бы скандала не вышло. А ты игрушку при себе держала, мне врала, что это подарок любимого папы. Зачем лгать?

Она ответила:

— Эсферь предупредила: никому нельзя сообщать, что Митроша оберег, иначе его защитные силы ослабеют. Почему в детстве мне плохо жилось? Все Васюкино знало: Митрофан меня хранит, вот он и не мог от людей, от клеветы и всякой гадости меня спасти. А как я уехала в Москву, тайны никому не открывала, и по-другому жизнь повернулась.

Я устал. Мне больше сказать нечего.

— Хорошо, — согласился Иван, — пойдемте отсюда. Кстати, когда вы к такси вышли, дверь в квартиру Ани заперли?

— Забыл, — признался певец, — я ее для «Скорой» открытой оставил. А потом просто из головы выкинул, что закрыть надо.

Когда мы с мужем остались вдвоем в машине, Иван сказал:

— Надо проверить финансы Регины и Кати. И съездить к ним еще раз, задать вопросы про Митрофана, спросить, кто мог знать про то, какую роль бурундук играет в жизни Ани. Понимаю, это звучит глупо, но, возможно, исчезновение оберега толкнуло Анну к таблеткам.

— И нужно еще раз присмотреться к Крису, — добавила я, — я не считаю его виноватым, но пороемся в его делах с еще большим усердием. Прямо сейчас велю Димону начать.

Глава 39

Через неделю у нас с мужем наконец-то выдалось свободное утро, и мы стали разбирать гору подарков с дня рождения.

— Господи! — ахнула Рина, когда Иван развернул огромную картину, упакованную в пупырчатую бумагу. — Матерь Божья! Ну и красотень! Сил смотреть нет.

Бульдожка Мози тоже был потрясен увиденным, он попятился, взвыл и спрятался за мои ноги. Его брат Роки начал лаять. На шум в комнату вошел кот. Он явно собирался отшлепать братьев, которые подняли гвалт и разбудили его, мирно почивавшего на бархатной подушке после обильной утренней трапезы. Альберт Кузьмич с самым недовольным видом двинулся к орущему Роки, поднял лапу да так и застыл, парализованный зрелищем.

— Ангел мой, куда вы так помчались? — раздался в коридоре голос домработницы.

Я обрела дар речи:

— Надежда Михайловна, Их Кошачество в гостиной.

Бровкина вошла в комнату и подпрыгнула:

— Что это?

— Лучше спросить «кто?», — захихикала свекровь. — Прошу любить и жаловать. Перед вами изображение моего сына.

Прислуга закрыла глаза.

— Ой! Вот уж не думала, что вы, Иван Никифорович, без одежды такой! Ноги-то лохматые, с копытами! И хвост! Господи! Хвост! Это вообще как? Где вы его прячете обычно?

— В брюках, — сдавленным голосом сказала я, — а копыта в ботинках. Шерсть на теле Ваня бреет.

— А-а-а, — протянула Бровкина, — теперь понятно, почему постоянно на полу в ванной я горы коротких коричневых волос нахожу. Прямо пучки! И на подушке тоже. Думала, это собаки линяют.

— Да-да, — прошептала я, — супруг обожает ноги на подушку положить. Это вовсе не Мози с Роки линяют.

Надежда Михайловна стала отступать к двери.

— Ирина Леонидовна, кто же отец у вашего сына был? Человек? Или нет?

Свекровь, которая давно давилась смехом, только махнула рукой.

Бровкина же никак не могла успокоиться.