Обернись моим счастьем

Олеф Хоккинс сопровождал все сделки отца. Папа ему доверял. Он — друг, я это чувствовала.

Не знаю, откуда у меня это, но все люди делятся на… Это трудно объяснить, но я попробую. В первые секунды, как видишь человека — появляется ЧУВСТВО. Чувство опасности. Чувство доверия. Просто неприятное чувство. «Доверяй себе, Алекс! Верь. Ты… Ты вряд ли ошибешься. Мир вокруг себя надо нюхать! Так, будто в тебе живет оборотень. Никогда не полагайся на человека, если сомневаешься в нем. Никогда!» Так учил отец. И я следую его наставлениям. Всегда. Вот только с чувством, что возникает, когда вижу герцога Арктура, разобраться не могу до сих пор.

Олеф Хоккинс был невысокий, полноватый пожилой мужчина с очень добрыми и одновременно хитрыми глазами. Я думала, так не бывает, пока не увидела господина Хоккинса первый раз. Добрые и хитрые одновременно — именно так. Он носил мешковатый костюм и слегка прихрамывал. Трость у него была обычная, с ручкой из змеевика. Этот камень, в артефакторике используется редко, но говорят — помогает от давления и болей в суставах.

Обитатели нашего дома молчали — ждали, чтобы я приняла гостя на правах хозяина.

— Добро пожаловать, господин Хоккинг, — я привычно немного изменила голос.

Рукой потянулась к волосам — мне вдруг показалось, что я забыла снять парик. Но нет. Все в порядке.

Фуууф…

Морган уже принимал у гостя трость и шляпу, Ари, сузив глаза, скрестила руки на груди (готовится к дебатам, наверное), и только мадам Клай подарила незваному гостю открытую, искреннюю улыбку:

— Поужинаете с нами, господин Хоккинс?

— Выпьете коньяку? — поддержал ее Морган.

— У меня серьезный разговор к вам, — нотариус слегка замялся, строго оглядев нашу компанию. — Все остальное — потом. Хотя… Ваша стряпня, госпожа Клай — серьезное, я бы даже сказал непреодолимое искушение даже для моего профессионализма, — и он галантно склонился над пухлой, все еще белой от муки ручкой экономки.

Мы расположились в гостиной. Мадам Клай пробормотала что-то о пирогах в духовке и ретировалась.

— Сегодня утром… Я несказанно был огорчен вашими обвинениями в непрофессионализме, — начал господин Хоккинг.

— Согласитесь, — осторожно проговорила Ари. — Все случившееся было полной неожиданностью. И выглядело это завещание в высшей мере подозрительно.

— Я и сам удивился. Марлоу никогда не был близок со своими кровными родственниками. Избегал их, как мог.

Морган кивнул.

— Питер сбежал сразу после академии — его, насколько я помню, хотели продать.

Нотариус снял круглые очочки, достал белоснежный платок и начал старательно протирать стеклышки. До меня не сразу дошел смысл только что сказанного нашим гостем. Но когда, наконец, поняла — подскочила:

— Как это — продать?!

— Очень просто, мой мальчик, — невесело усмехнулся господин Хоккинг, надевая очки. — Обычная практика. Бедного, но перспективного молодого аретфактора берет к себе богатая семья. Вроде бы в обучение, однако документы составляются таким образом, что это — практически рабство. На много-много лет.

— А его семья? Получает деньги?

— Ну, разумеется!

— И отец… сбежал?

— Да. Насколько я знаю — не раздумывая. Питер всегда был бунтарем.

— А когда Марлоу вернулся, у него были такие деньги, что он смог выкупить этот документ. И его так все резко полюбили, особенно родственники, — Морган поднялся, подошел к бару, раскрыл его, достал бокалы и коньяк. — Господин Хоккинс, я вынужден настаивать! День был тяжелый.

Хоккинс улыбнулся, кивнул, и дворецкий разнес всем по глотку коньяку.

— Мы учились вместе, — нотариус грел коньяк в ладонях, всматриваясь в густую, темно-янтарную жидкость. — Питер — на артефакторике, я — на юридическом. Магического потенциала во мне капля всего, да я и не страдал по этому поводу.

— А Нимертия? — вырвалось у меня.

— Что именно вы хотите узнать, юный Марлоу? Почему ваш отец стал общаться со своей двоюродной сестрой, несмотря на то, что старательно избегал всех своих родственников? Или почему он оставил ей свое имущество?

— И то, и другое.

Я сделала маленький глоток. Хоть на мгновение, но внутри потеплело.

— Мне кажется, потому, что жалел.

— Жалел?! Кого? Тетушку Нимертию? — я рассмеялась.

— Это она сейчас такая, — верно понял меня нотариус. — Но так было не всегда. Когда-то, еще девушкой, она была, как бы это сказать… Излишне ранима. Запугана, забита собственной семьей. Бедная… О! Я понимаю то возмущение и недоумение, которое вижу сейчас в ваших глазах, друзья. Понимаю. Но… Вы многого не знаете. Эта женщина такой не была. Она такой стала. Вы знали, что Нимертия подавала большие надежды, когда училась в Академии?

— Что?!

Мы с Ари чуть было не подпрыгнули, Морган же понимающе усмехнулся.

Нотариус кивнул:

— Да. Она могла бы стать талантливым артефактором. Но… К сожалению, там, где ее потенциал раскрывался продуктивнее всего, увы, нет места женщинам! Во всяком случае — в нашем королевстве. Она же не швея, где это допустимо. И не доктор, где закрывают глаза — мужчина ты или женщина — лишь бы лечил. Она не занималась зельями. Чистейшее создание артефактов.