Обесчещенная

Насим считала, что я стала параноиком. Я сильно исхудала, все время была встревожена. Мне надо было с кем-то доверительно поговорить. И вот я нашла такого собеседника. Я наконец решилась рассказать со всей откровенностью об изнасиловании, о зверстве, об этой варварской мести, разрушающей тело женщины. Насим умела слушать, уделяя мне столько времени, сколько нужно, и тогда, когда мне это было нужно. В развитых странах существуют специальные врачи, способные помочь женщине восстановиться, когда она пала ниже самого низкого. Насим говорила мне:

— Ты как ребенок, начинающий ходить. Это новая жизнь, ты должна начать все с нуля. Я не психиатр, но расскажи мне обо всей твоей прежней жизни: о твоем детстве, замужестве, даже о том, что тебе довелось пережить. Надо говорить, Мухтар, только путем высказывания можно заставить выйти наружу и плохое, и хорошее. Мы таким образом освобождаемся. Это как постирать грязную одежду: как только она стала чистой, ее без опасения можно снова надеть на тело.

Насим решила оставить занятия правом и изучать журналистику как вольнослушатель.

В своей семье Насим была старшей. Четверо ее братьев и сестер также учились. У меня тоже было четверо братьев и сестер. И тем не менее, хотя наши деревни всего в двадцати километрах одна от другой, жизнь у меня и у нее была совсем разная. Она могла сама решать свое будущее. Насим была активна, говорила громким голосом, и если ей было что сказать, не боялась никого. Даже полицейские перед домом, и те смотрели на нее с удивлением.

— Ты всегда говоришь то, что думаешь?

— Всегда!

Она смешила меня. Но и заставляла задуматься о том, что я переживаю внутри себя, не позволяя себе высказаться. Мое воспитание не допускало такого, меня останавливало длительное подчинение. Но у Насим были свои аргументы.

— Мужчины и женщины равны. У нас один долг. Я осознаю, что ислам дал превосходство мужчине, но у нас мужчины пользуются им для того, чтобы полностью подчинить женщину. Ты должна повиноваться отцу, брату, дяде, мужу, в конечном итоге — всем мужчинам деревни, провинции, всей страны!

Насим говорила:

— Я читала о твоей истории в газетах, многие говорили о тебе. Но ты сама? Ты сама говорила о себе? Ты говоришь о своем несчастье с достоинством, но ты захлопнулась, как шкатулка. Твое несчастье — такое же, как у половины наших женщин. Вся их жизнь — горе и подчинение, они никогда не осмеливаются выразить свои чувства и возвысить голос. Если кто-то из них посмеет сказать «нет», она рискует своей жизнью или, в лучшем случае, быть избитой. Приведу тебе пример. Женщина хочет посмотреть фильм, но муж ей не позволяет. Почему? Потому что хочет держать ее в неведении. Тогда ему проще рассказывать ей что угодно, запрещать что угодно. Мужчина говорит женщине: «Ты должна мне подчиняться, и все!» И она ничего не говорит в ответ. Но я отвечу вместо нее.

Где это написано? А если ее муж кретин? А если муж бьет ее? Она проживет всю свою жизнь, избиваемая мужем-кретином? А он будет продолжать думать, какой он умный?

Жена не умеет читать. Мир воспринимается ею только через мужа. Как же она может сопротивляться? Я не говорю, что все мужчины в Пакистане одинаковы, но им очень трудно доверять. Слишком многие неграмотные женщины не знают своих прав. К несчастью, ты узнала о своих правах только потому, что оказалась единственной, кто должен был заплатить за провинность, якобы допущенную твоим братом, — то есть за провинность, которую ты сама не совершала! Значит, надо продолжать бороться. Но на этот раз ты должна бороться сама с собой. Ты слишком молчалива, слишком закрыта, слишком осторожна, и ты страдаешь от этого! Тебе надо освободиться из тюрьмы, в которую сама себя заключила. Мне ты можешь рассказать все.

И я в самом деле сумела рассказать Насим все. Она знала, конечно, мою историю, но в том виде, что и журналисты, полиция и судья. Событие из газетной хроники происшествий, может быть, чуть более значительное, чем другие.

То, о чем я никогда раньше не говорила, она выслушала с сочувствием и пониманием.

Моральное и физическое страдание, стыд, желание умереть, тот хаос в голове — все, что я испытвала, когда прошла одна по дороге, ведущей к дому, и упала на постель, как умирающее животное. Ей я смогла поведать то, что невозможно было рассказать матери и сестрам, потому что с детства я была приучена только к молчанию.

Рассматривая альбом с фотографиями того времени, я порой не узнаю себя. Тощая, костлявая, с затравленным взглядом, как тогда, когда я впервые встретилась с ответственным сотрудником пакистанской Организации по защите прав человека, базирующейся в Исламабаде. Он приехал ко мне в деревню, и благодаря ему моим планом открытия школы заинтересовалась Канада. На той фотографии я съежившаяся, согбенная, едва осмеливающаяся взглянуть на фотографа.

С тех пор как Насим стала моей сестрой по борьбе, я ощутила уверенность в себе. Щеки у меня округлились, взгляд стал спокойным, потому что я начала нормально есть и спать.