Обесчещенная на ярмарке

Так учила Ивонну старшая сестра Жильберта, которая заменяла ей мать и отца с тех пор, как они не вернулись из города. Отец рыбачил, а мать продавала рыбу на причале, и обоих смыло в воду в страшный шторм, который разыгрался десять лет тому назад. С тех пор Жильберта вела домашнее хозяйство и приглядывала за сестрой, которая оказалась в ее полном распоряжении. Ведь до восемнадцатилетия человек себе не принадлежит и не смеет ослушаться старших. Ивонну это не очень тяготило: обычно сестра прислушивалась к ее мнению, не давала непосильных заданий и даже разрешала порой остаться одной дома, что большинству молодых людей ее возраста не дозволялось.

Жили сестры очень скромно, потому что в свое время Жильберта наотрез отказалась продаваться на ярмарке и упустила свой шанс заработать денег. Кроме того, сестра совершенно не хотела переезжать в город, где работы для нее было больше. Ивонну же вовсе не прельщало провести в деревне всю жизнь. Поэтому, скрепя сердце, она сказала деревенскому старосте, что в месяц своего рождения будет участвовать в ярмарке – чтобы обеспечить достойное будущее себе и отплатить Жильберте за ее грубоватую заботу.

***

В воскресенье Жильберта пересчитала заработанные за неделю гроши, и они с Ивонной отправились за продуктами. Ничего особенного: так, буханка свежего хлеба да немного соли, да деревенский сыр… Но для Ивонны поход в продуктовую лавку всегда был важным и волнительным событием, и причиной тому был сын лавочника Эжен.

На две головы выше ее, с темными кудрявыми волосами, спускающимися чуть пониже мочек ушей, и пронзительно-черными глазами, он всегда смотрел на нее так, будто она не за хлебом пришла, а принесла какую-то важную весть. А она неизменно заливалась краской и отводила взгляд, пока Жильберта торговалась с лавочником, доказывая, что раз хлеб испечен утром, а сестры пришли вечером, значит, полагается немного сбавить цену.

Подходя к лавке, сестры услышали разговор между Эженом и его отцом. Старик, видно, предлагал сыну развеяться и сходить на ярмарку, а тот ответил неожиданно резко:

– Ни за что, папа! Мне это мероприятие противно, как и девушки, которые готовы вот так себя продавать. Даже в страшном сне к такой не прикоснусь!

Ивонна почувствовала, как ее сердце сжалось, а от лица будто отлила вся кровь разом. Бросила быстрый взгляд на Жильберту – та или не вслушивалась в разговор, или не придала ему того значения, какое придала младшая сестра. Едва сестры вошли, разговор стих, и лавочник душевно поприветствовал обеих, а Эжен, по обыкновению, улыбнулся Ивонне. Та сделала над собой усилие и ответила на его улыбку – юноша не знал, что она тоже скоро станет такой девушкой, и, скорее всего, он так ласково смотрел на нее в последний раз.

***

Совершеннолетие Ивонны выпало на среду – за три дня до ярмарки, мысль о которой так пугала девушку.

Ни о празднестве, ни о подарках не могло быть и речи. Всю зиму сестры едва сводили концы с концами, и сейчас, в начале весны, Жильберта растягивала последние прошлогодние припасы, как могла. Но все же утром Ивонна с удивлением увидела в руках сестры какой-то сверток, который, судя по всему, предназначался для нее.

– Сама понимаешь, купить подарок мне было не на что, – сказала Жильберта, протягивая ей сверток. – Но все же я не могла оставить твое вступление во взрослую жизнь без подарка, и поэтому…

Ивонна не дала ей договорить: едва развернув сверток, она заметила уголок кружева… Да это же платье!

– Спасибо, сестренка! Я сейчас же и примерю его! – и она бросилась в спальню.

Девушка проворно скинула застиранные юбки, корсет и сорочку. Вытряхнула содержимое свертка на постель. Странно: уж больно мало ткани в этом платье. Прилично ли такое носить? Она осторожно надела платье на себя, прохладная ткань приятно скользнула по телу. И удивленно оглядела себя в мутноватой глади зеркала.

Ткань была почти полностью прозрачной. Она немного скрадывала контуры груди и ложбинку между ними, но нежные девичьи соски, похожие на первые цветы персикового дерева весной, отчетливо проступали под тонкой материей. Впалый живот и тонкая талия девушки, не знавшей обильных кушаний, терялись под складками платья, но был виден русый пушок в том месте, где начинались ее крепкие стройные ножки.

Привыкшая носить бесформенные одежды, скрывавшие ее девичье тело от посторонних глаз, девушка умерла бы от стыда, если бы кто-то увидел ее в таком одеянии. Поэтому она поскорее сменила странный наряд на привычные обноски и со слезами на глазах вернулась к сестре.

– Жильберта, что же это такое? Это платье… Оно… Бесстыжее…

Жильберта в ответ проворчала: