Подавив вздох, Мари быстро сбросила одежду и вытянулась на кровати. Беспокойные мысли сменяли одна другую. Во-первых, какими станут их с Питером отношения теперь, когда он практически закончил работу над ее лицом? Что, если они расстанутся и никогда больше не увидятся? Нет, это было совершенно немыслимо. Мари понимала, что их многое связывает, помимо отношений доктора и пациентки. Именно Питер организовал выставку ее работ, которая должна была открыться через несколько дней. Это — и еще многое другое — указывало на то, что он ценит ее как личность, а не только как блестящее доказательство своего мастерства хирурга. Мари не сомневалась в этом, и тем не менее — лежа на кровати одна, в пустой квартире, — она чувствовала себя на удивление неуверенно. Ей срочно нужен был кто-то, кто успокоил бы ее и сказал, что все в порядке, что она не одинока и что у нее все получится, будь она хоть Мари Адамсон, хоть Джейн Смит.
— Черт побери! — вырвалось у нее вдруг. — Да какая разница, одна я или не одна?!
Но она знала, что разница есть, и, поспешно вскочив с кровати, встала перед зеркалом и повторила эти же слова как можно тверже, стараясь лишний раз убедить себя в том, что может преспокойно обойтись без посторонней помощи.
На глаза ей попался фотоаппарат в футляре, и, схватив его, Мари почти с нежностью прижала его к груди. «Вот и все, что мне нужно, чтобы чувствовать себя уверенно в жизни, — подумала она. — С помощью этой умной машинки я добьюсь всего, чего захочу. Просто я немного устала с дороги. Как глупо с моей стороны вернуться домой и тут же начать беспокоиться о Питере, о будущем и обо всем остальном…»
И, судорожно вздохнув, Мари снова вернулась на кровать. «Буду думать о моей работе», — решила она.
На следующий день Мари проснулась в начале седьмого утра, а в семь тридцать уже вышла из дома. У Питера ей нужно было быть в девять, но она хотела купить себе кое-что из продуктов и побывать на цветочном рынке, чтобы сделать несколько снимков. Оттуда Мари поехала в ветеринарную клинику, чтобы забрать Фреда, а по дороге заглянула в Чайна-Таун, где ей посчастливилось сделать один очень удачный снимок для серии фотографий о китайском квартале, которую она готовила.
Несмотря на все это, она успела в клинику вовремя и в пять минут десятого уже входила в кабинет Питера.
— О боже, Мари! Ты выглядишь просто великолепно! — воскликнул Питер, придирчиво рассматривая ее. Длинная шубка из койота, купленная по дешевке в индейской резервации в Нью-Мексико, очень шла Мари. Кроме шубки, на Мари были черные джинсы, заправленные в мягкие замшевые сапожки, черный свитер с широким воротом и черный широкополый «стетсон».
Войдя в кабинет. Мари остановилась у дверей и сняла «стетсон». На мгновение ее рука задержалась над мусорной корзиной, потом пальцы разжались, и шляпа полетела вниз.
— Вот так, доктор Грегсон! — громко объявила она. — Больше вы меня в шляпе не увидите.
Питер кивнул. Он понял все символическое значение этого жеста.
— Тебе больше не придется ничего скрывать, Мари.
— Благодаря тебе.
Ей хотелось поцеловать его. Только сейчас Мари осознала, как сильно она скучала по нему все это время. После своего путешествия она на многое смотрела совершенно другими глазами — в том числе и на Питера. Завтра — нет, даже уже сегодня — Питер перестанет быть ее лечащим врачом. Он станет ее хорошим приятелем, добрым другом, а может, и чем-то большим, если только она этого захочет. В его любви Мари не сомневалась, но никак не могла отважиться на последний шаг.
— Я скучала по тебе, Питер…
С этими словами Мари сбросила на кушетку шубку и подошла к нему. Легко коснувшись руки Питера, опустилась в хорошо знакомое ей хирургическое кресло. Прикрыв глаза, она ждала прикосновения его чутких сильных пальцев к своему лицу, но он почему-то медлил. Несколько секунд Питер просто стоял рядом и смотрел на нее и только потом опустился на вращающийся табурет рядом.
— Что-то ты сегодня настроена решительно, — заметил он, стараясь, чтобы голос его прозвучал как можно беззаботнее. — Ты не слишком торопишься?
— После двадцати месяцев постоянных операций и ты заторопился бы, — ответила Мари, слегка приоткрывая один глаз.
— Понимаю, дорогая, понимаю…
Питер загремел какими-то инструментами, лежавшими в стерилизаторе, и Мари почувствовала, как он осторожно потянул за краешек пластырь, приклеенный к ее коже под самыми волосами. С каждой секундой она чувствовала себя все свободнее и свободнее, и вот наконец она услышала, как Питер облегченно вздохнул и отодвинул табурет.
— Можешь открыть глаза, Мари. И сходи посмотри на себя в зеркало.