Обещание

Собака летит в небеса, не проснувшись, и сновидит
сладкую думу:
хорошо я устроилась – не зовут меня на притравку,
на охоту не тянут – чтоб лису пошугать, погонять,
а то схватит лисица меня,
понесет, как слюнявый тапок
(за синие горы, за темные реки, за смеркающиеся леса),
буду я в лисьих зубах болтаться, как мертвая тряпка,
мордой своей по ромашкам, летящим навстречу, стучать...

Я же лечу и думаю: вот порвали мне, суки, шавку,
где же теперь я буду Чуню мою искать?

– Ведь любил я тебя, моя Жучка, мой Мухтар, Белый клык
и Барбос,
за то, что так сладко и чудно – все в тебе и сплелось,
и срослось,
за глупые взгляды, и трусость, и за ухо твое – на бегу,
а за мертвые раны и брюхо я тебя не люблю (не могу).

Что я буду – понимаешь – представлять?
Ухо к носу, лапы к брюху приставлять?
Как тебя окучивать? —
Хвостик в попу вкручивать?

Для взлетевших в нашу даль
хвостик – лишняя деталь.

Руки – на юге,
Уши – на севере...
Как же мне тебя любить,
чтобы мне поверили?

В общем, война не война, сон не сон, смерть не смерть,
жизнь не жизнь, дым не дым.
Каждый летит в пустоту, каждый думает, что любим.

4.

(К слову сказать, мне всегда казалось, что в любом стихотвореньи, в самом важном слове есть какой-то лишний слог. Например, вот слово «столтворенье» (беру от фонаря, с потолка). В уме, в подглазной тьме оно слышится именно так. А вытянешь всю строфу на бумагу: и понятно, что надо писать «столпотворенье». Лишний слог – это «по». По-временить, по-любить, по-вы-по-ласкивать. И ты все, конечно, потом переделаешь, заменишь это слово на близкое или подвинешь другие – и все вроде бы хорошо, но ты-то знаешь: что там, в тумане, в твоей голове, на ничейной полосе, в небесной какой-то параллельной стихотворной России лежала и лежит настоящая строфа, – та, с лишним слогом. Которого как будто не слышно. Которого – просто – нет. А здесь – есть. Потому что не бывает на русском языке нужных слов. И слог «по» – это тоже лишняя деталь. Все как и было обещано.)

Как мы станем умирать, умирать,
мы пойдем друг друга на небе искать,

голубками толстенькими по небу лететь
(у меня в зобу – веселая жизнь, у тебя во рту – веселая смерть),
а в масштабе – как Россия и Польша:
ты поменьше голубком, я – побольше.

...Вдруг я вижу: это что – за ремешок?
Это Чуня, мой прозрачный дружок.
Ты теперь как целлофановый мешок,
вся видна от кровотока до кишок.

И хотя я не так себе представляю момент умиранья
(ну не быть мне в послесмертии тем же):
– Если хочешь, – предлагаю, – на прощанье
(я побольше сгустком света, ты поменьше),
мой туман с твоим туманом погуляет
над проснувшейся Москвою, как и прежде?

– Давайте! – отвечает собака.
А сама уже тает и тает.

Удивительно все-таки глупая сука.

5.