Обет Ленобии (ЛП)

— Да. Если вы увидите людей, то поднимете подбородок таким образом. — Мартин задрал подбородок. — Потом вы одарите их взглядом, которым наградили меня, когда говорили о том, что вам нравятся лошади и озорные кошки. Они не будут вас беспокоить.

— Спасибо, Мартин. Спасибо вам большое, — сказала Ленобия.

— Вы знаете, почему я вам помогаю?

Вопрос Мартина заставил ее оглянуться.

— Я полагаю потому, что вы человек с добрым сердцем.

Мартин покачал головой:

— Нет, потому что вы были достаточно храбры попросить меня об этом.

Сорвавшееся хихиканье, которое Ленобия не успела сдержать, было полу истеричным.

— Храброй? Нет, я боюсь всего!

Он улыбнулся:

— Кроме лошадей и кошек.

Она вернула улыбку, чувствуя, как загорелись щеки, а в животе запорхала дрожь, потому что его улыбка сделала его еще более красивым.

— Да, — Ленобия попыталась сделать вид, что не задыхается. — Кроме лошадей и кошек. Спасибо еще раз, Мартин.

Она была почти в дверях, когда он добавил:

— Я кормлю лошадей. Каждое утро, сразу после рассвета.

Щеки разгорелись еще больше, Ленобия оглянулась на него:

— Может быть, я увижу вас снова.

Его зеленые глаза сверкнули, и он отсалютовал воображаемой шляпой.

— Может быть, дорогая, может быть.

Глава 4

Следующие четыре недели Ленобия пребывала в странном состоянии, где-то между мирами тревоги, отчаянья и радости. Время играло с ней. Часы, что она сидела в своей каюте, ожидая сначала сумерек, затем ночи, а затем предрассветных сумерек, казалось, тянулись вечность. Но как только корабль засыпал, и она могла ходить в пределах своей добровольной тюрьмы, последующие время проносились мимо, заставляя ее затаить дыхание и тосковать еще больше.

Она бродила по судну, впитывая свободу вместе с соленым воздухом, наблюдала, как из-за водянистого горизонта прорывается солнце, а затем ускользала вниз, к той радости, которая ждала ее ниже палубы.

На некоторое время она убедила себя, что это серые — делают ее счастливой настолько, что хотелось мчаться в грузовой отсек, и печалиться, когда время пролетало слишком быстро; судно просыпалось, и она должна была возвращаться в свои каюты.

Это не могло иметь никакого отношения к широким плечам Мартина, или к его улыбке, или к блеску его оливкового цвета глаз, или тем, как он дразнил ее, вызывая смех.

— Серые не едят тот хлеб, который вы им принесли. Никто не будет есть эту дрянь, — сказал он, посмеиваясь, в первое утро, когда она пришла.

Она нахмурилась:

— Они должны есть его, потому что он соленый. Лошади любят соленое.

Она разломила твердый ломоть хлеба, оставляя по куску в каждой руке, и предложила его меринам. Они понюхали, а затем с удивительной, для таких крупных животных, бережностью, взяли хлеб и удивленно начали жевать его, покачивая головами, что рассмешило Ленобию и Мартина.

— Вы были правы, дорогая, — сказал Мартин. — Откуда леди, вроде вас, знают, что любят есть лошади?

— У моего отца было много лошадей. Я говорила вам, что люблю их. Я много времени проводила в конюшнях, — уклончиво ответила Ленобия.

— А ваш отец, он не был против, что его дочь ошивается в конюшнях?

— Мой отец не обращал внимания на то, где я нахожусь, — сказала она, думая, что по крайне мере, хотя бы это было правдой. — А что насчет вас? Где вы узнали, как обращаться с лошадьми? — сменила Ленобия тему.

— Плантация Рилье, недалеко от Нового Орлеана.

— Имя этого человека вы назвали, когда сказали, чьи эти серые. Значит, господин Рилье сильно доверяет вам, раз послал сопровождать своих лошадей от Франции до Нового Орлеана.

— Да. Господин Рилье — мой отец.

— Ваш отец? Но я думала… — Ленобия оборвалась, чувствуя, как к щекам приливает жар.

— Вы думали, что раз моя кожа коричневая, мой отец не может быть белым?

Ленобия подумала, что он казался скорее позабавленным, чем обиженным, так что она решила рискнуть и сказать то, что думала:

— Нет, я знаю, что один из ваших родителей белый. Командор назвал вас мулатом, и ваша кожа не такая коричневая. Она светлее. Больше похожа на крем, смешенный с маленьким кусочком шоколада.

Про себя Ленобия подумала, что его кожа более красива, чем могла бы быть белая, и ее щеки снова загорелись.

— Квартерон, дорогая, — улыбнулся глазами Мартин.

(примеч. переводчика: квартерон — человек с четвертью негритянской крови.)

— Квартерон?

— Да, это я. Моя мама была первым приобретением Рилье. Она была мулаткой.

— Приобретением? Я не понимаю.

— Богатые белые мужчины вступают с цветными женщинами в леворукий брак.

— Леворукий брак?

— Не признаваемый законом, но реальный в Новом Орлеане. Так было и с моемой мамой, только она умерла после моего рождения. Рилье держал меня рядом и отдал своим рабам на воспитание.

— Ты раб?

— Нет. Я креол. Свободный цветной человек. И я работаю на Рилье.

Когда Ленобия посмотрела на него, пытаясь взять в толк все, что только что узнала, он улыбнулся:

— Касательно вас, вы останетесь здесь, помогать мне ухаживать за серыми, или побежите назад, в свою каюту, как надлежит леди?

Ленобия задрала подбородок:

— Так как я здесь, я остаюсь. И я помогу вам.