Обет мести. Ратник Михаила Святого

– Знаешь, почему я говорю тебе это и не боюсь? Потому что вижу – ты тоже сильный и честный! Если б у меня был тумен таких, как ты или Нури, я б пошел на Узбека и вернул Орде ее истинную веру и славу Темучина. А эти могут воевать только со слабыми! От Гедимина литовского бегут, от жалкого Абу-Саида бегут, едва завидев его сотни. Скоро от любого побегут, в ком удаль ратная есть. Все, иди и молчи о том, что услышал. Нам пора выступать. Помоги мне взять Амылея, Иван, и я отдам тебе твою землячку и ее детей, обещаю!

Торгул отвернулся, но Иван успел заметить невольные слезы, навернувшиеся на глаза хана. Только сейчас русич явственно почувствовал, какая трагедия произошла в Орде с приходом к власти Узбека и ислама как новой религии. Великая степь незримо раскололась на две половины, из которых одна, прошлая, обречена была на небытие. Горячий хан Торгул был всего лишь ее крохотным осколком…

Они выступили к обеду и спустя несколько длинных переходов были под столицей золотоордынников.

Но ни Амылея, ни его семьи на Итиле не оказалось. Судя по слухам, он собрал своих нукеров и поспешно откочевал вместе со всеми стадами, табунами, гуртами, слугами и невольниками в дальние степи за Яик. Идти туда, на широкую чистую реку, несущую свои холодные воды от длинной гряды гор, Торгул не рискнул. Там власть Узбека уже заканчивалась, поскольку земли подпали под влияние последователей бунтарского хана Ногая, ушедших из Причерноморья к южному Уралу. Кочевать относительно спокойно там мог лишь тот, кто имел родню или хороших знакомых среди высшего звена ногайцев. У молодого Торгула таковых не оказалось.

В блужданиях по степям для Ивана прошел еще один год. Бежать не было смысла, одиночка в тех местах всегда был лакомой добычей для алчных вольных разбойников. Не просил помощи в возвращении и у Торгула, справедливо решив, что милость хана лучше внезапной вспышки гнева и что приобретенная свобода лучше каких-либо рискованных поступков. Лишь в воспоминаниях и молитвах он возвращался порою в маленькую лесную деревушку.

Судьба сама все разложила по полочкам. Поздней весной, когда степь дивно изукрасилась цветами, стойбище хана Торгула нашел посланец великого хана и передал грамоту, в которой повелением беглербека хозяин Ивана вызывался в Сарай для суда по жалобе нойона Амылея.

Прочитав ее содержание, Торгул окаменел. Медленно поцеловал печать на письме, чтобы гонец видел знак его преданности и покорности, и устно ответил, что явится ко двору через две недели. Одарив, отпустил и до вечера просидел в своем шатре один. Поздней ночью вызвал к себе русича.

– Ты не пойдешь со мной в Сарай, Иван! – негромко произнес молодой хан, глядя на прыгающий огонек жирника. – Тебе там нечего делать…

И вдруг порывисто перевел горящие глаза на своего нукера:

– Поклянись на своем кресте, что не успокоишься, пока не прикончишь Амылея!!!

– Я уже дал такой обет Пресвятой Богородице, хозяин! – непонимающе ответил русич. – Это сильнее, чем нательный крест.

– Хорошо. Теперь объясню, почему я тебя уже завтра отпускаю. Я слышал про этот суд: серебро Амылея блестит ярче моего! Догадываюсь, чем он может закончиться. Эта хитрая лиса обложила меня со всех сторон! Я поеду в Сарай, как и обещал, хотя мог бы убежать под руку Гедимина. Но бегают трусы, а я уже однажды струсил, предав отца и его веру! Я поеду в Сарай и постараюсь зарубить эту гниду безо всякого суда Узбека, поскольку его приговор мне уже известен. Но боюсь, что это будет сделать трудно: шакал показывается на людях только с десятком телохранителей. Пообещай еще раз, Иван, уже не своему Христу, а мне, что ты сделаешь это за меня! Хоть когда-нибудь?! Без тени Амылея мне скучно будет скакать по заоблачным полям! А по этим степям он мне делать этого уже не позволит…

Повисла долгая пауза. Иван был столь ошеломлен услышанным, да и самим видом постоянно гордого и насмешливого хана, что долго не мог привести мысли в порядок. А Торгул в ожидании смотрел на него, и лишь глаза выдавали ту мучительную борьбу, что шла сейчас в человеке.

– Но… я не совсем понимаю, хозяин… Будучи простым кочевником, я никогда не смогу сделать то, что не смог сделать под твоим сильным крылом!

– Не называй меня больше хозяином. И ни в коем случае не оставайся в степи. Я отдам тебе свою пайцзу, она охранит от любого монгола, кто ходит под Узбеком и чтит его власть. На ней ведь нет имени, только гордый сокол! Я дам тебе в провожатые Нури с двумя десятками людей, он проводит до Рязанской земли. Я дам тебе достаточно золота и серебра. Ты поедешь на Русь, Иван! Возможно, там ты найдешь способ достать Амылея, когда он разнежится от вина, баб и побед и будет беспечен, словно объевшийся жирный кот. Ты ведь постараешься сделать это, да?! И у тебя должно все получиться, я ведь вижу, что твой Бог даже здесь тебя не оставил!..

– Я сделаю это, Торгул, даже если мой последний вздох отлетит вместе с его!! Но почему ты отсылаешь меня на Русь, говоря об Амылее?