Обет молчания

Проходя по Вестминстерскому мосту, мы вспомнили, как я забыла перчатки на скамейке в Грин-Парке и нам пришлось вернуться за ними. Роберт, как и я, мог воскресить в памяти нашу радость и возбуждение при виде этих перчаток на скамейке на том же самом месте, где я их оставила. Мы оба преисполнялись благоговением, проходя мимо величественных палат парламента. На фоне текущей Темзы эти огромные башни в готическом стиле казались очень древними, хотя им еще нет и сотни лет. Они олицетворяли в наших глазах то, чем мы дорожили: дом, нашу страну, частью которой мы всегда с гордостью и благодарностью ощущали себя.

Теперь это чувство становилось еще сильнее. Мы сражались, спасая себя от иноземного господства, мы сражались, чтобы в такие маленькие страны, как Бельгия, не мог безнаказанно вторгаться враг.

Роберт отправлялся на поле боя, я одновременно и тревожилась за него, и гордилась им.

Мы часто ходили в Грин-Парк и смотрели на уток. Мы отыскали скамейку, на которой я когда-то забыла перчатки. Это рассмешило нас, и мы начали вспоминать разные случаи из прошлого.

— Похоже на то, Люсинда, — сказал Роберт, — что наши жизни всегда оказывались переплетены.

— Это потому, что наши матери — подруги.

— Вы с Аннабелиндой как сестры.

— Да. Так было всегда. Хотя я так мало вижу подругу в этот приезд.

— Я думаю, они с матерью сговорились оставить нас вдвоем.

— Ты так думаешь?

— О, это очевидно. Я не жалуюсь.

— Я тоже, думаю, они ходят по магазинам. Они всегда это делают, когда приезжают в Лондон.

— Они были бы рады приобрести здесь особняк, но, поскольку твои родители оказывают нам гостеприимство, не видят в этом особой необходимости. И мой отец против.

— Но, я думаю, они бы его уговорили.

— Я тоже так думаю. У меня был замечательный отпуск.

— Надеюсь, тебе будет не слишком тяжело возвращаться к этому ужасному инструктору по верховой езде.

— Мне тяжело расставаться с тобой.

— О, Роберт, я не хочу, чтобы ты уезжал.

Он взял мою руку и сжал ее:

— Пиши мне, Люсинда.

— Конечно.

— И рассказывай мне обо всем, что происходит.

— Я буду… и ты тоже.

— Я думаю, мои письма будут проходить цензуру.

— Мне не нужны военные сведения, меня интересуешь только ты.

Роберт рассмеялся.

— У меня будет еще один отпуск, а потом мне должны присвоить офицерское звание.

— И это может означать немедленную отправку на фронт.

— Думаю, что да.

— Возможно, к тому времени война уже окончится.

— Кто знает? Люсинда, а ты кажешься взрослее. Я имею в виду, старше своих лет.

— Правда?

— Пятнадцать. Тебе скоро исполнится шестнадцать. Это уже почти зрелость.

— Ты заставляешь меня чувствовать себя какой-то сморщенной старухой.

— О нет. Я просто хочу, чтобы мы были ровесниками, вот и все.

— В этом случае, ты не был бы для меня тем милым взрослым братом, каким я знаю тебя всю мою жизнь.

— Об этом и речь.

— О чем?

— Подрастай быстрее, Люсинда, будь хорошей девочкой.

— Обещаю сделать все, что в моих силах.

Роберт повернулся и поцеловал меня в щеку.

— Чудесно, — сказал он. — Мы понимаем друг друга.

— Да. Думаю, да. Мне будет очень грустно, когда ты завтра вернешься в полк.

— Тогда давай составим план на мой следующий отпуск.

— Какая прекрасная мысль! А я тем временем подумаю, как побыстрее подрасти.

— Просто сделай это, — сказал Роберт.

Мы вернулись домой чуть молчаливее обычного.

Мы все пошли на станцию проводить Роберта.

Тетя Белинда с Аннабелиндой остались в Лондоне еще на несколько дней.

Меня удивляло, что Аннабелинда не проявляла ни малейшего интереса к Эдварду, а если о малыше упоминали, ее лицо словно превращалось в маску.

Она вела себя так, словно ее раздражало, что я привезла ребенка в Англию. Аннабелинда предпочла бы, чтобы дитя осталось в Бельгии, благополучно устраненный с ее пути.

Думаю, это было достаточно логично. Этот эпизод из своей жизни ей хотелось забыть, а мой поступок вытащил его плод на свет Божий, чтобы он напоминал ей о себе при каждом визите к нам.

Но мне казалось бесчеловечным, что собственный сын не вызывает у женщины ни интереса, ни даже любопытства.

Аннабелинда пребывала в прекрасном настроении и, видимо, простила мне, что я не сообщила ей о перенесении обеда в честь Маркуса Мерривэла на другое число.

Она иногда приходила в мою комнату немного поболтать наедине. Мы говорили и школе и о том, что могло случиться с мадам Рошер.

— Не сомневаюсь, что она будет давать указания армии оккупантов.

— Бедная мадам Рошер, мне трудно представить нечто подобное.

— Ты ведь не можешь вообразить, что она кому-нибудь подчиняется, да?

— В таких обстоятельствах могу.

— А я не перестаю думать, как все удачно получилось. Благодаря несравненному майору Мерривэлу. Ты ничего не слышала о нем?

— Нет.

— Ты уверена?

— Конечно.

— Ты уже один раз проявила скрытность, когда дело касалось его. Мне просто интересно.

— Я ничего не скрываю. Думаю, он где-то во Франции… или в Бельгии.

— Я считаю, что, поскольку он в одном полку с твоим дядей, ты можешь что-то знать.

— Мне неизвестно, где дядя Джеральд. Идет война. Многие вещи надо держать в секрете.

— Понимаю. Думаю, он весело проводит время, а?

— Я бы сказала, что там не так уж и весело.