Обет молчания

Я понимала, что она думает о своем собственном детстве, которое было совсем другим. Бедняжка Андрэ! Меня очень радовало, что, живя с нами, она уже не казалась такой несчастной.

День рождения Эдварда праздновали в большой комнате. Совсем недавно я занималась в ней с мисс Каррутерс. Книги сложили в стенной шкаф, на большой стол, покрытый чернильными пятнами, постелили белую скатерть и расставили на нем джемы, блюда с пирожными и пшеничными лепешками. На самом почетном месте красовался именинный торт.

Все получили огромное удовольствие, когда Эдвард пытался задуть свечи, а остальные ребятишки сгрудились вокруг него. Все было с наслаждением съедено, а когда посуду убрали со стола, мы играли.

Было много смеха и шума. Огромным успехом пользовалась игра «передай пакет». Все пронзительно вскрикивали от восторга, когда музыка останавливалась и тот, кто держал пакет в руках, снимал с него еще одну обертку; восторг усиливался, когда музыка начинала играть снова и пакет передавался дальше, чтобы стать призом для ребенка, державшего его; когда музыка окончательно умолкала и показывалась раскрашенная коробка.

Андрэ оказалась хорошим организатором, и ей удавалось управлять детьми с разумной доброжелательной строгостью, необходимой в таких случаях.

Поскольку день выдался прекрасный, мы пошли в сад, где малыши могли бегать в свое удовольствие. Когда гости собрались уходить, Эдвард, стоя рядом со мной, выслушивал с важным видом слова благодарности. Андрэ поднялась в детскую, и мы с Эдвардом остались наедине.

10-2 Я улыбнулась ему с высоты своего роста.

— Праздник удался, правда? — сказала я.

— Праздник удался.

У него была привычка повторять подобные высказывания, как бы соглашаясь с ними.

— Итак, теперь, — продолжала я, — тебе действительно четыре года.

— В следующий раз мне будет пять.

— Да, пять лет.

— Потом шесть, семь и восемь.

— Ты заставляешь годы лететь слишком быстро.

— Когда мне исполнится десять, я буду кататься верхом без Джэймса.

— Думаю, да. Где тебе нравится кататься больше всего?

— Больше всего в лесу.

— Ты ездишь с Андрэ?

Он кивнул:

— И с Джэймсом. Иногда только с Андрэ.

— И тебе это нравится?

Эдвард опять кивнул:

— Мне нравится лес.

— Почему?

— Деревья, — сказал он. — И люди.

— Люди?

— Мужчина, — Какой мужчина?

— Это знакомый Андрэ.

— Андрэ встречается с мужчиной, да?

Эдвард кивнул.

— Что? Каждый раз?

— Почти всегда. Они разговаривают. Прогуливают лошадей. Андрэ все время следит за мной.

Она говорит: «Стой здесь, Эдвард».

— И ты стоишь.

Он кивнул.

— Ты знаешь этого человека? Он из госпиталя?

Он энергично замотал головой.

— Значит, это чужой?

— Он чужой, чужой.

Эдвард четко произнес слово и повторил его, как часто делал, услышав какое-нибудь слово впервые.

— Лес красивый, — сказал он. — Когда мне будет пять, я не стану сдерживать лошадь. Я поскачу быстро. Галопом…

— Не сомневаюсь в этом.

Я думала о встречах Андрэ с незнакомцем. Мужчина. Что ж, она молода и довольно привлекательна. До сих пор мне не приходило в голову, что у нее может быть поклонник.

Прошла половина сентября, а Роберт по-прежнему находился с нами. Доктора Эджертона не удовлетворяло его состояние, и он считал, что Роберту необходимо еще немного подлечиться. Доктор говорил, что хочет подольше понаблюдать за своим пациентом.

Мы все вздохнули с облегчением. Я часто ловила на себе тоскливый взгляд Роберта и готова была сделать все, лишь бы утешить его. Я прекрасно понимала, насколько несчастной почувствую себя, если он уедет, и как сильна будет моя тревога за него. Началось третье по счету сражение в районе города Ипр, где в это время шли особенно ожесточенные бои. Потери были огромными. Я содрогалась каждый раз, когда к нам поступали тяжело раненные, и у меня всегда возникала мысль, что среди них мог оказаться Роберт.

Сибил Эджертон говорила со мной о нем. Мы привыкли называть ее теперь Сибил. Миссис Эджертон звучало слишком официально, и она не была больше мисс Каррутерс. Она каждый день бывала в госпитале, приходя туда вместе с мужем и оставаясь до вечера. Она оказалась очень умелой, практичной, быстрой и совершенно лишенной сентиментальности. Это было благом для пациентом с тяжелыми ранениями, потому что создавало у них впечатление, что их состояние вовсе не так плачевно, как им кажется, и есть такие, которым намного хуже. Когда Сибил, собрав в одной из маленьких комнат раненых с поврежденным зрением, сумевших туда прийти, читала им Диккенса, мы с мамой не могли удержаться от улыбки. Они казались небольшим классом, а она очень походила на учительницу, но это было как раз то, в чем нуждались раненые. Брак с доктором поднял ее на новую высоту.

Со свойственной ей прямолинейностью Сибил Эджертон объявила мне:

— Роберт Дэнвер любит вас.

Я ничего не ответила, и она продолжала:

— Он хороший человек, и вы не сможете найти никого, кто бы так подходил вам.

— Я знаю его всю жизнь, — ответила я.

— Тем лучше. Он — полная противоположность своей сестре.

— Я знаю.

— Я уверена, что он сделал бы вас счастливой.

Для женщины самое лучшее — это состоять в браке… при условии, что он удачен.