Обет молчания

Кейт посмотрела на доктора, и ее глаза наполнились слезами. Напряжение прошлой недели достигло своей высшей точки, старая обида захлестнула ее. Он кивнул и написал что-то в блокноте.

— Тогда валиум.

— Ненавижу таблетки, — сказала тихо Кейт.

— Вам дадут микстуру. — Он посмотрел на нее из-под очков. — А то всякие попадаются — скопят таблеток, а потом разом их выпьют. Но вы ведь не из таких, да?

Он машинально записывал что-то в блокнот, разговаривая скорее сам с собой, чем с ней.

— Интересно, есть ли возможность подержать вас некоторое время отдельно от остальных?

— Прошу вас, только не по сорок третьей. Пожалуйста.

Она по опыту знала, какая незавидная участь уготована ей в этом случае. Согласно неписаным законам тюрьмы те, кто отбывал наказание по сорок третьей статье, принадлежали к самой бесправной и презираемой категории арестантов. Куда бы ее ни привозили, полицейские настоятельно советовали ей не распространяться о причинах ее пребывания в тюрьме. Мол, говори, что воровка. Но рано или поздно заключенные узнавали, что она содержится отдельно ради своей же безопасности. В Булвуд-Холле ее облили кипятком. В Кокхэм-Вуде ее столкнули с лестницы и, увидев, что она отделалась легкими ушибами, затащили ее обратно и снова скинули вниз. В результате — перелом ключицы. Ей сказали потом, что последствия могли быть куда более плачевными.

Доктор кивнул.

— Побудете в изоляторе, пока не заживут руки. Вам нужно восстановить силы.

Когда Кейт, неся свои нехитрые пожитки, проходила мимо офицера Эллис, та, провожая ее взглядом, задумчиво произнесла:

— Надо же, самая что ни на есть обычная девушка.

— А ты думала, она с рогами будет?

— Да не удивилась бы.

Тюрьма проникла в каждую пору ее тела. Она стала нелегким испытанием для юной, неокрепшей психики. Ее преследовали то одни, то другие навязчивые фобии. То ей мерещилось, что каждый, кто к ней приближается, хочет ее убить. Потом оттого, что она долгое время находилась под надзором, ей стало казаться, что окружающие говорят только о ней.

Шум, крики, эхо, оглушительный свист, звонки. Громкая надрывная музыка из осипших радиоприемников. Истошные женские вопли снаружи в коридоре, навязчивые и бесцеремонные. «Ты, паскудная сука, даже не вздумай ко мне подходить!» Звяканье металлических засовов открываемых и закрываемых камер. Бесконечные склоки из-за мелких краж, переходящие в драки не на жизнь, а на смерть, до тех пор пока вопящих женщин не разведут и не растащат по камерам.

Со стороны Паркхерст-роуд снаружи тюрьмы Холлоуэй слышались монотонные голоса дорожных рабочих. Зловещий рокот полицейского вертолета, висящего в небе: опять побег из Пантонвилля, того что расположен вниз по Каледонской дороге.

Тюрьма Холлоуэй — сооружение из металла, бетона и камня. По периметру — стена из красного кирпича, окаймленная сверху белым. Как и все подобные здания, высокое и мрачное, вопреки усилиям начальства оживить его зеленью. Вопреки клумбам с жухлой травкой у центрального входа, именуемым лужайкой. Вопреки тропическим джунглям, нарисованным на стене комнаты для посетителей, чашечке кофе в кабинете психоаналитика и тюремному магазинчику с разнообразными украшениями и глиняной посудой, изготовленными руками осужденных.

Кейт Дин вошла в камеру и осмотрелась. На окнах из толстого небьющегося пластика, используемого вместо стекла, покрытого белой эмалью, словно густым белым туманом, висели веселенькие занавески в цветочек, оставленные предыдущей обитательницей. Камера была плохо освещена. Она взобралась на кровать и открыла узкую вертикальную форточку, такую узкую, что сквозь нее можно было видеть лишь небольшой фрагмент здания напротив. Блу выпорхнул из клетки и сел ей на плечо, окно пришлось прикрыть.

Падал снег. Просто и обыденно. Бесформенные хлопья тут же стекали грязной водой с блестящих мокрых крыш. Она мечтала увидеть другой снег — искристый, сверкающий, а снежинки — изящные и нарядные, как на рождественской открытке. Она засунула руки в рукава и попыталась представить, что же сейчас происходит там, в другом мире.

Глава 4

Отец Майкл Фальконе плыл в безлюдном бассейне, сильным мускулистым торсом рассекая гладь хлорированной воды с удивительно уверенной грацией, которой ему так не хватало на суше.

Семь… Восемь… Полное отсутствие мыслей. Восхитительное ощущение приятной тяжести воды, ласкающей тело. Легкость. Радостное наслаждение.

Двенадцать… Четырнадцать… Фонтаны воды, нехотя повторяющие траекторию движения то одной, то другой руки. Левая нога, правая рука — правая нога, левая рука. Четкий, выверенный рисунок движений. Нога уже не причиняет боли. По крайней мере, в воде не чувствуется никакого дискомфорта.

Восемнадцать… Двадцать… Снаружи — затянутое тучами пасмурное апрельское утро. Внутри — теплый влажный тропический аквариум, оазис посреди сумрачного Лондона. Малейшее движение воды дробится в лучах подсветки.

Двадцать пять… Двадцать восемь… Отец Майкл умерил скорость. Что поделать, не та прыть, не те годы.