Обет молчания

Прекратить! Сейчас же прекратить. Расклеилась совсем. Она подошла к умывальнику на стене и ополоснула лицо. Не представляя, чем еще можно заглушить агонию, она опустилась в кресло с высокой спинкой, уронив руки на замусоленные, некогда бежевого цвета ручки. Грубая ткань была до боли колючей на ощупь. Кончиком нового черного ботинка она потерла о темный ковер с рисунком в индийском стиле. По маленьким квадратным вмятинам можно было определить, где раньше стояла кровать.

Кейт прилегла. Ее волосы рассыпались по коричневому вельвету покрывала. Перевернувшись, она уткнулась в него лицом; от него пахло, как из затхлого буфета. Она почувствовала липкие слезы на щеке, она плакала.

Той ночью она ласкала свое тело. Там, в тюрьме, эти тайные ласки снимали напряжение и служили небольшим утешением. Подтверждали, по крайней мере, что она является живой и реальной, а не просто безликим номером в компьютерной программе.

В любом случае ничего другого ей не оставалось. Лучше, чем ничего. Но в этом неприветливом месте с чужими голосами за стеной, в эпицентре чужой жизни то, что она делала, стало казаться ей чем-то постыдным. Никому не нужная неудачница. Ущербное ничтожество.

Может быть, то, к чему она так отчаянно стремилась, недостижимо? В Холлоуэй будущее виделось ей в другом свете. Она строила планы, фантазировала, расписывала жизнь на свободе до мелочей, как поступит, что скажет.

Заведет кучу друзей, встретит его, Его. Он обязательно поведет ее куда-нибудь, куда, правда, она и сама не знала.

В ресторан наподобие того, что видела по телевизору.

Или в оперу; она живо представила себя сидящей в ложе, такой же, какую показывали по видео в спортзале. Или она окажется в Нью-Йорке, в книжном магазине, как Мерил Стрип.[11]

Лежа на коричневом покрывале, она мысленно рвала в клочья картинки, нарисованные наивной фантазией. Злобное самоистязание, острая неудовлетворенность собой, настолько острая, что Робине Найт не хватило кожи для татуировок. «Загубленная жизнь», вопль отчаяния, въевшийся в кожу рук. «Заведи меня». Кейт казалось, что ее душу можно прочесть так же легко. Несомненно, окружающие считают ее круглой дурой. Жалким посмешищем.

Вряд ли кто-то сумеет ее понять. Она не такая, как все. Она никогда не сможет думать так же, как остальные.

Темнота угнетала ее душу. Темнота пугала ее с детства. Сидя в темноте, ей приходилось быть молчаливым свидетелем семейных ссор. Под покровом темноты совершались самые страшные преступления, особенно в тюрьме. В темноте человек беззащитен и уязвим. Темнота — неизбежность. Людям остается только спать. В темноте часто умирают. Мама умерла ночью.

Ночью люди занимаются любовью и сладко засыпают в объятиях друг друга. Мысль о чужом наслаждении была невыносима, заставляла острее ощутить щемящее чувство одиночества. В том месте ее жизни, которое должны занимать сексуальные отношения, была ничем не заполненная брешь. Ее изнывающее тело было одной сплошной пустотой, сплошной болью, которую ничем не успокоить. Она приложила руку к груди и сквозь шелковую ткань ночной сорочки с синими и белыми горошинами, купленной ею накануне на распродаже в «Марк и Спенсер», почувствовала биение собственного сердца, гулкое и ритмичное. Биение пустого сердца.

Прокатившаяся по телу волна вырвала из груди тихий стон. Она перевернулась и прижалась щекой к жесткой, комковатой подушке, пропитанной запахом чужих волос. Господи, какая непроглядная темнота! Страшно, когда ты никому не нужен.

Глава 25

Название местечка Калфорд-Хаус звучало впечатляюще, поэтому отец Майкл был несколько удивлен, с трудом отыскав неказистый домишко на окраине города. Домик из сероватого камня был выстроен в низине прямо у дороги. Стоя на тротуаре, он спокойно мог заглянуть в маленькие оконца с подоконниками, заваленными пластмассовыми игрушками. Окна были занавешены, несмотря на то что близился полдень. На высоком плетеном заборе красовалась большая вывеска: «Калфорд-Хаус. Собаководческий питомник. Дж. Берфорд. Тел. 0225 89762». За ограждением в двадцати огромных вольерах из металлической проволоки на все лады лаяли псы. Дверь открыл крепкий и широкий в плечах — на первый взгляд — мужчина. Но это было обманчивое впечатление, он был в широченных рабочих брюках и жакете поверх хлопчатобумажной спецовки.

— Мистер Доуни?

— Кто там еще? — В его голосе сметались раздражение и затаенная тревога.

Отец Майкл представился.

— Извините за вторжение, — сказал он, — но у вас, похоже, повреждена телефонная линия. — Он был вполне уверен, что телефонная связь была отрезана, и то, что мужчина — можно было не сомневаться, это был Доуни собственной персоной — не проявил по этому поводу ни малейшего удивления, лишь подтвердило его догадку.

— Я к Кейт, — объяснил он, — по моим сведениям, она находится здесь.

Услышав это, Доуни оглянулся в сторону дома с таким видом, словно ему было стыдно и неловко.

— Давайте пройдем в контору, — предложил он и двинулся к одному из облезлых трейлеров в дальнем конце подъездной аллеи.

Пока они шли, он громким голосом монотонно говорил: