Обет

напоминанием, что я не одна, что моя жизнь не закончилась, несмотря на то, что я чувствовала обратное.

Этой бессонной ночью, ворочаясь с боку на бок, миллионы видений

преследовали меня – голодные крысы в бездонных клетках, моя мать, томящаяся на смертном одре, боль, появившейся на лице Томаса, когда он

протянул браслет с камеей. Я заставляла себя сдерживать эмоции, нахлынувшие на меня, когда вспоминала о его невысказанном прощании, о

том, как он повернулся и оставил меня в комнате моей матери, а пергамент

лежал у меня на коленях и обжигал, напоминая о себе. Я была благодарна

аббату за то, что он остался со мной и позволил мне поплакать у него на

плече. Он не пытался успокоить меня, понимая, что я должна выплакать

горечь из-за рухнувших планов на будущее, из-за потери любви и

невозможности брака, так же, как я должна была выплакать горечь потери

родителей.

Да, я должна была выплакаться. Это было нормально и даже полезно.

Но теперь, проплакав всю ночь, мои глаза были сухими. В слабом свете зари, пробивавшемся из окна, я разглядела Труди, спящую на тюфяке возле моей

кровати. Она была так же шокирована, как и я, известием об обете. Мои

родители ей тоже ничего не говорили. И проворчав некоторое время по этому

поводу, наконец, смирилась со своим будущим со мной в монастыре. Если

бы только и я могла так же легко смириться.

Желание пойти этим утром в маленькую часовню, которая давным-давно была построена в замке, заставило меня подняться. Я не часто

посещала ее, но приглашение аббата встретиться с ним там, на утренней

молитве показалось мне кстати. Меня вдруг охватило непреодолимое

желание упасть на колени и излить душу тому, кто всегда будет рядом и

услышит мои горести и трудности. Я чувствовала, что впереди у меня еще

много мучительных ночей, что я буду бороться за душевный покой еще

много дней. Но я должна была начать приспосабливаться к той жизни, которая предначертана мне судьбой. И возможно я должна начать с молитвы, сегодня, а потом и ежедневно.

После проведенных ранних часов с аббатом в часовне, я, наконец, вышла, чтобы попрощаться с гостями. Мой крестный – Благороднейший

рыцарь герцог Ривенширский поцеловал мне руку. Раннее утреннее солнце

подмигнуло мне, сверкнув в его кольце с надписью и еще раз – в доспехах.

– Мне жаль, что вы так скоро уезжаете, ваша светлость, – сказала я, стоя на балконе Главной башни.

Герцог улыбнулся мне.

– Жаль, что я не могу остаться подольше, но я должен спешить в

южные пограничные земли.

Он кивнул в сторону рыцарей, оруженосцев и сопровождавших его

слуг, которые уже садились на лошадей и готовили повозки с багажом.

Серебристый блеск его глаз в точности повторялся в серебряных нитях, пробивающихся в его волосах.

– Я понимаю, – сказала я, возвращая ему улыбку, хоть она и была

вымученной.

Я не могла сейчас участвовать в светских беседах. Только не после

откровения прошлой ночи. Я была рада, что лорд Колдуэлл и его родители

уехали на рассвете. Я боялась встречи с Томасом. Даже с герцогом мне было

тяжело прощаться.

– Ты не надумала переезжать в Ривеншир? – спросил он. – Мне

неприятно думать, что ты останешься здесь совсем одна. Ты составила бы

прекрасную компанию моей жене.

Я покачала головой:

– Вы очень добры, ваша светлость. Но я буду не одна. Аббат Франциск

Майкл будет давать мне советы и наставлять меня.

Аббат стоял в дверях, в тени просторной прихожей, давая мне время

попрощаться.

Как мой крестный, герцог был прекрасной кандидатурой для

опекунства надо мной, пока мне не исполнилось восемнадцать. Но так как он

часто воевал и защищал границы королевства, было логично согласиться на

предложение аббата отдать предпочтение ему. Его мудрые советы пришлись

как нельзя, кстати, и я нашла утешение от его общества.

– Кроме того, – продолжала я, – мне нужно время, чтобы

подготовиться к жизни в монастыре.

Улыбка герцога погасла, а серебро в его глазах стало тускло-серым.

– Как только я вернусь домой, я продолжу исследовать Древний обет.

Вчера вечером я была слишком потрясена, чтобы присоединиться к

гостям в главном зале, поэтому аббат извинился за меня. Но герцог разыскал

меня. И когда я поделилась новостями, он не удивился. Он все знал, присутствовал при моем рождении и крещении. Но, как и аббат, он полагал, что мои родители сказали мне об этом давным-давно. Как бы сильно я не

хотела отрицать легитимность обета, было бесполезно пытаться изменить

что-то. Не только герцог подтвердил, что обет был дан, но также аббат

принес из монастыря копию обета, копию той бумаги, которую я нашла в

сундуке матери.

– Обещаю, это еще не конец, – сказал герцог, сжимая мою руку.

У меня не хватило духу возразить ему. Вместо этого я вздернула

подбородок и расправила плечи, стараясь казаться храбрее.

– Не беспокойтесь обо мне, ваша светлость. Я приспособлюсь. – Я

молилась, чтобы оказалась права.

– Ты сильная, дорогая. – Его взгляд стал нежным, очень

напоминающим отцовский. – Ты такая же сильная и добрая, как и твои

родители. Я не сомневаюсь, что ты продолжишь их дело и заставишь

гордиться тобой.

Я смотрела, как Благороднейший рыцарь на боевом коне выводит