Обетованная земля

— Это был пудель бежевой масти, — доказывал Куновский, но уже без прежней уверенности. — И у этого господина пудель такой же масти. Остальные-то все серые, черные, белые или коричневые.

— Неужели? — Вступившийся за Хосе и его пуделя незнакомец повернулся, указывая на Пятьдесят седьмую улицу. — Да вы посмотрите как следует!

Это был час, когда собак выводили на улицу, чтобы они справили свою нужду. По краям тротуаров, уподобляя улицу аллее сфинксов, в характерных меланхолически-идиотских позах лунатиков-идолопоклонников скрючились испражняющиеся собаки.

— Вон! — указывал незнакомец. — Второй справа палевый, и напротив еще один, а потом еще сразу два, вон за тем белым, крупным. Ну что теперь скажете? И вон еще, из пятьсот восьмидесятого дома как раз двое из двери выскочили!

Куновский с проклятиями уже вернулся на рабочее место.

— Эта банда всегда заодно, они неразлучны, — пробормотал он, извлекая из ведра с водой мокрую тряпку, чтобы вытереть испорченный номер «Эсквайра» и поместить его среди удешевленных изданий как якобы подмоченный дождем.

Хосе Круз проводил меня до самого дома Марии Фиолы, где за дверью его уже как ни в чем не бывало поджидал Фифи.

— Это не пес, а гений, — объяснил мне хозяин. — Когда он что-нибудь натворит, точно знает: мы с ним больше не знакомы. И окольными путями пробирается домой сам. Так что Куновский может подкарауливать его хоть до скончания века. И даже если он в полицию заявит, Фифи уже давно будет наверху, в пентхаусе: дверь у меня всегда открыта. У нас секретов нет.

Он прямо-таки затрясся от хохота, колыхнув телесами, напоследок еще раз похлопал меня по плечу и наконец отстал.

Я поднимался в лифте на этаж Марии Фиолы. После встречи с Крузом остался какой-то неприятный осадок. В принципе я ничего не имел против гомосексуалистов, но сказать, чтобы я был «за», тоже нельзя. Я знал, конечно, многие титаны духа были гомосексуалистами, но сомневался, чтобы они столь отталкивающим образом демонстрировали это всем и каждому, как Хосе Круз. Он почти испортил мне предвкушение встречи с Марией, на миг мне показалось, что своими скользкими, дешевыми шуточками он испачкал даже ее.

Имя хозяина на двери квартиры, в которой сейчас обосновалась Мария, тоже не улучшило мне настроения, ведь с ее слов я знал, что он из той же гильдии. Знал я и то, что манекенщицы по-своему жалуют гомосексуалистов, поскольку в их обществе избавлены от общепринятых грубых мужских приставаний.

«Так ли уж избавлены?» — думал я, нажимая на кнопку звонка. Ведь мне случалось слышать и о людях, способных угождать и тем и другим. Дожидаясь у двери, я даже головой помотал, словно силясь стряхнуть прилипшую к моим волосам паутину. «Значит, это не только Круз мне не дает покоя, — подумал я. — Что-то есть еще. А может, я просто не привык звонить в двери, за которыми меня ждет нечто вроде тихого, обывательского счастья?»

Мария Фиола осторожно чуть-чуть приоткрыла дверь.

— Ты опять в ванной? — спросил я.

— Да. Профессия такая. Сегодня у нас были съемки в фабричном цехе. Эти злосчастные фотографы чего только не придумают! Сегодня им, видите ли, понадобилась настоящая пыль! Входи! Я сейчас. Водка в холодильнике.

Она отправилась обратно в ванную, оставив дверь открытой.

— День рождения Владимира отмечали?

— Только начали, — сказал я. — Графиня обнаружила твою водку, у нее тут же начался приступ ностальгии. Когда я уходил, она дребезжащим голоском пела русские песни.

Мария вынула в ванной пробку. Вода зажурчала, и Мария рассмеялась.

— Тебе хотелось остаться? — спросила она.

— Нет, Мария, — ответил я и сразу почувствовал, что это неправда. Но в тот же момент, поскольку как раз это и мешало мне всю дорогу, все мгновенно улетучилось из моей головы, так что мой ответ перестал быть неправдой.

Голая, еще мокрая, Мария вошла в гостиную.

— Мы еще вполне можем туда успеть, — сказала она и посмотрела на меня. — Не хочу, чтобы ради меня ты лишал себя чего-то, что тебе доставило бы удовольствие.

Я засмеялся:

— Какая жеманная фраза! И надеюсь, Мария, что вполне лживая.

— Не вполне, — возразила она. — И уж совсем не то, что ты думаешь.

— Мойков осчастливлен твоей водкой, — сообщил я. — Правда, одну бутылку уже выпила графиня. Но остальные он успел припрятать. У Лахмана новая любовь — кассирша из кинотеатра, она пьет шартрез.

Мария все еще смотрела на меня:

— По-моему, тебе все-таки хочется пойти.

— Чтобы лицезреть Лахмана на вершине любовного счастья? В еврейских причитаниях он хотя бы изобретателен, но в счастье скучен до безобразия.

— Наверное, как и все мы?

Я не сразу ответил.

— Впрочем, кому это мешает? — сказал я наконец. — Разве что другим. Или кому-то, для кого внимание окружающих важнее всего на свете.

Мария усмехнулась:

— Значит, манекену.

Я поднял на нее глаза.

— Ты не манекен, — сказал я.

— Нет? Тогда кто же я?

— Что за дурацкий вопрос! Если б я знал…

Я замолчал. Она снова усмехнулась:

— Если б ты знал, то и любви бы пришел конец, верно?

— Не знаю. Ты считаешь, когда что-то незнакомое, что есть в каждом человеке, становится близким и понятным, то интерес угасает?