Обетованная земля

— Нет, можно. Если бы Гитлер и дальше шагал от победы к победе, ничего бы не случилось. Так что это не восстание против режима убийц, а мятеж против режима неудачников. Пока людей сажали в концлагеря и сжигали в крематориях, никто не протестовал. Зато когда Германия стала терпеть поражение, они тут же подняли путч.

Мне было жаль Хирша. Он страдал совсем иначе, чем я. Вся его жизнь во Франции была проникнута гневом, состраданием и страстным авантюризмом — моральная сторона вопроса волновала его куда меньше. Окажись на его месте какой-нибудь поборник морали, он быстро угодил бы в ловушку к немцам. А Хирш, как ни странно, был в чем-то сродни своему противнику, хотя и превосходил его во всех отношениях. Нацисты же, несмотря на полное отсутствие совести, были ужасными моралистами, навьюченными тяжелым, неповоротливым мировоззрением — черной моралью и грязным, кровавым мировоззрением, сводившимся к двум принципам: абсолютной власти приказа и рабскому послушанию.

По сравнению с ними Хирш находился в более выгодном положении: он не тащил обозов с амуницией, а отправлялся в бой налегке и во всем следовал голосу разума, не поддаваясь эмоциям. Недаром он был сыном народа, почитавшего ученых и философов уже тогда, когда его преследователи еще прыгали по деревьям, как обезьяны. На стороне Хирша была интуиция и спонтанность рефлексов; он словно и знать не хотел о традициях своего народа, который две с половиной тысячи лет терпел преследования, безропотно страдал и предавался отчаянию. Задумайся он над этим, он бы тут же потерял уверенность в себе и мигом пропал бы.

Я внимательно разглядывал Роберта. Сейчас его лицо казалось спокойным и сосредоточенным. Однако таким же спокойным выглядел некогда и Йозеф Бэр; это было еще в Париже — тогда, сославшись на смертельную усталость, я отказался пить и дискутировать с ним целую ночь напролет. На следующее утро обнаружилось, что он повесился прямо перед окном своей каморки. Его тело раскачивалось на ветру, который хлопал распахнутой створкой окна, словно маятник часов, медленно отмерявший минуты где-то в загробном мире. Люди, лишенные корней, особенно уязвимы и беззащитны перед лицом опасных случайностей, которым в обычной жизни не придаешь большого значения. Смертельно опасным мог стать и собственный рассудок, пустившийся в дебри самоанализа; так смалываются в песок мельничные жернова, если в них не засыпать зерна. Все это мне было известно, и потому после волнений минувшей ночи я не жалел сил, понуждая себя к покорности и забвению. Кто научился терпению, тот был надежнее защищен от разрушений, производимых разочарованием. А Хирш никогда не умел ждать.

Вдобавок ко всему в нем скрывался заядлый вояка. Роберт был не просто раздосадован провалом — он не мог примириться с тем, как по-дилетантски был подготовлен мятеж и само покушение. В нем негодовал профессионал, обнаруживший грубую ошибку коллег.

В магазин зашла краснощекая женщина, по виду домохозяйка. Она потребовала тостер с автоматическим отключением. Я с интересом наблюдал, как Хирш демонстрирует ей сверкающий хромированным корпусом аппарат. Он терпеливо выслушивал покупательницу, давал объяснения и даже ухитрился всучить ей еще и электроутюг; и все же я с трудом мог представить его себе в роли преуспевающего торговца.

Я посмотрел на улицу. Наступил час конторских служащих. В это время все они шли обедать в драгсторы. Выпорхнув, как из клеток, из своих бюро с кондиционированным воздухом, они наслаждались кратким мигом свободы, сразу возомнив себя на две ступени тарифной сетки выше, чем на самом деле. Они самоуверенно шагали целыми группами, громко болтали, теплый ветер играл полами их пиджаков, а они кипели полуденной жизнью и были полны иллюзий, что давно бы уже превратились в начальников, если бы на земле была справедливость.

Хирш тоже разглядывал их, стоя у меня за спиной.