Обетованная земля

Блэк предложил мне какую-то тонкую сигару. «Хороший знак», — подумал я; Сильвер тоже угощал меня сигарой, когда я к нему нанимался. Только у Сильвера сигара была бразильская, а тут — настоящая гаванская. Таких я еще никогда не курил, хотя и был о них наслышан.

— Картины — они как живые существа, — объяснил Блэк. — Как женщины. Не стоит показывать их кому ни попадя, если хочешь, чтобы они сохраняли свое очарование. И свою цену. Понимаете?

Я кивнул, хотя и ничего не понял. С его последним заявлением я вообще был не согласен.

— В торговле, по крайней мере, это так, — добавил Блэк. — Картины, которые слишком часто показывали, у нас называют «прожженными». Другая крайность — это «девственницы»: картины, которые почти никто не знает, которые всю жизнь провели в одних руках, в одной и той же частной коллекции. У знатоков они ценятся выше — не потому, что они лучше других, а потому, что любой знаток жаждет открыть что-то новое.

— И готов за это раскошелиться?

Блэк кивнул.

— Срабатывает снобистская жилка. Это нестрашно. Бывают мотивы поизвращеннее. Особенно в наше время. Война ведь многое изменила. Состояния переходят от владельца к владельцу. Кто-то разорился, кто-то внезапно разбогател. Старым собирателям приходится распродавать коллекции, а новые хоть и при деньгах, но в живописи смыслят мало. Чтобы стать настоящим знатоком, нужно время, терпение и любовь.

Я слушал его объяснения, но мысли мои заняты были другим вопросом: возьмет он меня или нет. Я начинал всерьез беспокоиться: что это он пустился в посторонние рассуждения, вместо того чтобы продолжить экзаменовку или перейти к вопросу о жалованье? Впрочем, Блэк тут же поставил на мольберт новую картину:

— А это вам о чем-нибудь говорит?

— Это Моне. Женщина в маковом поле.

— Вам нравится?

— Она великолепна! Какой покой! Какое солнце! Солнце Франции! — воскликнул я, а про себя подумал: «И лагерь для интернированных».

Блэк вздохнул:

— Ее я уже продал! Человеку, который делает бомбы. Он любит такие мирные пейзажи.

— Жалко. Лучше бы он любил батальные сцены, а делал косметику!

Блэк бросил на меня быстрый насмешливый взгляд. Затем он обвел рукой свою комнату. Она была обита серым бархатом и весьма скудно обставлена: кроме мольберта здесь стоял только диван, невысокий столик и пара стульев.

— Я часто сижу здесь один по утрам наедине с двумя-тремя картинами, — сказал он. — Иногда с одной картиной. В обществе картин не чувствуешь одиночества. С ними можно говорить. Или даже лучше: их можно слушать.

Я кивнул. Я все меньше верил, что получу у него место. Блэк разговаривал со мной словно с клиентом, которого утонченно склонял к покупке. Но чего ради? Он ведь знал, что я не клиент. Может быть, он решил, будто я консультант Танненбаума-Смита? Или он в самом деле говорил то, что думал, а значит, передо мной был хоть и богатый, но одинокий человек, который не слишком-то был в ладах со своим ремеслом. Да и зачем ему было морочить мне голову?

— Великолепный Моне! — сказал я. — Невероятно, как все эти вещи уживаются в одном мире: и картины, и война, и концлагеря! Даже представить себе невозможно!

— Это картина французского художника, — заметил Блэк. — Не немецкого. Может быть, это кое-что объясняет.

Я покачал головой:

— Подобных картин и у немцев достаточно. Вот это и есть самое невероятное.

Реджинальд Блэк вытащил из кармана янтарный мундштук и вставил в него сигару.

— Ну что ж, давайте попробуем поработать вместе, — мягко проговорил он. — Особо глубоких познаний вам не потребуется. Надежность и умение молчать гораздо важнее. Восемь долларов в день вас устроят?

Своей необычной сигарой, тихой комнатой, картинами и негромким голосом он совсем было загипнотизировал меня. Но тут я разом очнулся.

— В какие часы я буду работать? — спросил я. — С утра или после обеда?

— С девяти утра и до вечера, часов до пяти-шести. С часовым перерывом на обед. Точнее определить не получится — такая уж у нас работа.

— Господин Блэк, — заявил я, окончательно отрезвев, — примерно столько же платят хорошему мальчику на побегушках.

Я был готов услышать в ответ, что ничего другого мне и не предлагают. Но Блэк оказался деликатнее. Он с точностью до копейки высчитал, сколько на самом деле получают хорошие мальчики на побегушках. Получилось гораздо меньше.

— Меньше чем на двенадцать долларов я не могу согласиться, — сопротивлялся я. — У меня есть долги, их надо выплачивать.

— Что, уже?

— Да. Адвокату, который оформляет мне вид на жительство.

Блэк неодобрительно покачал лысой макушкой, одновременно поглаживая лоснящуюся черную бороду; это была непростая гимнастика — координировать два столь непохожих движения, но Блэк блестяще справлялся со своей задачей. Он словно хотел сказать, что долги — крупный недостаток и что ему придется снова подумать, брать ли меня вообще. Наконец-то хищник выпустил когти.