– Увы, нет, – вздохнул Хорас с притворной печалью, и тут же глаза его снова остро сверкнули, – работу тебе я смогу предложить не чище, чем здесь, а может и погрязнее. Но зато будешь распоряжаться собой, как пожелаешь. Будешь свободен. Ты ведь этого хочешь?
Айк невольно вздрогнул и поспешно отвел глаза. В два шага достиг двери и отворил её.
– Эй, кто-нибудь! – голос его гулко отозвался в длинном коридоре. – Я закончил!
За спиной снова раздался смех. Айк еле дождался появления охранников и поспешно двинулся к выходу, а вслед ему неслось:
– До встречи, Айкен Райни! Надеюсь, она будет скорой!
Айк был в таком смятении, что чуть не забыл о важном деле, которое он неукоснительно выполнял каждое утро. Пришлось сделать крюк, чтобы попасть на одну из улиц, лучами расходящихся от рыночной площади.
На подходе к рынку улица сужалась; когда проезжала телега, приходилось прижиматься к стене дома и пропускать её. Айк чуть задержался, чтобы оказаться там именно в такой момент.
Пока телега громыхала мимо, он запустил руку за спину и нащупал в каменной кладке одному ему известную щель. В ней лежала туго свернутая бумажка; Айк стиснул её в кулаке и пошел дальше, как ни в чем не бывало.
Записка жгла руку, но читать посреди улицы, под недобрыми взглядами горожан, было невозможно. Айк продолжал идти с каменным лицом, пока не свернул на улочку, где стоял их дом. Только здесь, не в силах терпеть, он остановился и развернул записку.
«Отец ушел в деревню. Буду на месте до полудня», гласила она.
Сердце Айка подпрыгнуло от радости. Он сунул записку за пазуху и припустил со всех ног, благо никто не мог его здесь видеть – на их улицу выходили глухие стены домов, без единого окна.
Айк распахнул дверь и бросил плащ и котомку на скамью в передней. Отец что-то крикнул сверху, но он сделал вид, что не расслышал и выбежал на улицу. Не обращая внимания на шарахающихся от него людей, почти бегом добрался до ворот и, миновав их, пошел напрямик через поле, к лесу.
Вокруг Вьена сохранились остатки прежнего города, времен Исхода – полуразрушенные стены домов, фундаменты, захваченные молодой лесной порослью, почти исчезнувшие дороги, насквозь проржавевшие
В отличие от города, в лесу ранняя весна была благоденствием. Голубизна неба ослепляла, подлесок приятно пружинил под ногами. От земли поднимался плотный, теплый запах прошлогодней травы и легкий, едва ощутимый аромат мелких белых цветочков, росших россыпью у корней деревьев. Если набрать их целую пригоршню, запах словно прилипал к рукам – тонкий, неуловимый, сладостный.
Айк блаженно жмурился и с силой вбирал в себя воздух, будто пытался вдохнуть вместе с ним и солнечный свет. Он шел всё дальше, углубляясь в лес, пока не достиг места, которое они с Джори называли «бамбуковой рощей».
Ровная земля – приятное разнообразие после бесконечных оврагов и ям – шла слегка под уклон, поэтому вода не задерживалась, почва была сухой и теплой. Вездесущие ореховые кусты здесь не росли, и лес состоял из одних только деревьев, идеально прямых и ровных, словно их аккуратно высадил рядами неведомый садовник. Тоненькие стволы молодой поросли напоминали заросли бамбука – Джори видел картинку в какой-то книге.
Айк тяжело дышал – отвык за зиму от быстрой ходьбы. Он в тревоге оглядывался по сторонам. Что если Джори не дождался его и ушел? Такого никогда не случалось, но Айк всё равно каждый раз волновался, как ребенок.
И тут он увидел Джори – тот сидел под деревом на расстеленном плаще и, похоже, дремал, подставив лицо солнечным лучам. Не слишком-то разумно при его от природы светлой коже.
– Смотри, сгоришь еще до лета! – с улыбкой произнес Айк, приближаясь.
Джори открыл глаза.
– Айки! Наконец-то!
Голос его, высокий, мягкий и удивительно мелодичный, прозвучал, точно пение птицы высоко в ветвях. На сердце у Айка сразу стало легко и спокойно – с самой первой встречи этот голос имел над ним какую-то колдовскую власть.
– Торопился, как мог, – он присел на плащ рядом с другом, – все силы мрака не смогли бы остановить меня!
Джори улыбнулся. Это был высокий, светловолосый юноша, с широкими плечами и грудью, с крепкими, сухими мышцами. Однако что-то странно болезненное проскальзывало в его облике. За последние годы худое лицо словно подсохло, черты стали ещё более резкими, а тени под глазами – более глубокими.
Печать бесконечной усталости лежала на этом совсем ещё юном лице, усугубляя его суровость. Сейчас оно смягчилось, но между бровей уже оставила след вертикальная морщинка постоянного беспокойства.