Обезглавленный девиант

– Не ной, – отрезал Романовский. – Тебе сказали: найдёшь. Из семьи алкашей каких-нибудь. Воровку… Или кто там у вас в приют поступает. Привезёшь.

– Да как я могу это сделать?! – вспыхнул Водкин. – Карл Маркович будет против… Да и Костылёв…

– У Карла Марковича твоего рыло в пуху похлеще, чем у нас всех вместе взятых. Или ты думаешь, что он такую ряху наел на бюджетных харчах? Добрая душа, взвалил на себя заботу о несчастной поросли, споткнувшейся и сбившейся с дороги… Уж я-то знаю, какие скелетища у твоего Карла Марковича в шкафу.

Водкин фыркнул.

– Конечно, ты знаешь, ты же Майор, – прозвище у Романовского было под стать званию. – Только почему вы не можете сами приехать, сказать так и так…

Яков Яковлевич и Всеволод Владиславович удивлённо вытаращились друг на друга, а потом обернулись на Водкина. На лицах их читалось крайнее удивление.

– Ты что, сбрендил? – спросил Романовский. – Я же говорю, что у твоего хозяина подворотня тёмная. С ним опасно иметь дела. Поэтому надо всё сделать так, чтобы стояла тишина. Чтобы круги по воде не расходились. Понял?

– Какой же ты косноязычный, – выдохнул Плиннер.

– Карл Маркович не из таких людей, за чьей спиной можно проворачивать дела безнаказанно, – уклончиво отозвался Водкин.

Романовский посмотрел на него в зеркало, и взгляд его показался невероятно тяжёлым, будто вместо зрачков у него расплескалась ртуть.

– Выбора у тебя нет, мальчик. Тут одна лодка. И ты в ней – собака.

Плиннер заулыбался. Видимо, сия реприза понравилась ему.

Щёки Водкина вспыхнули ярко-красным, будто он обмазался вареньем.

– Может, Карл Маркович и ничего не заметит… Ну, подумаешь, воспитанница утонула в унитазе, с кем не бывает, да… Но Костылёв…

– А Костылёв это…

– Костылёв это главный надзиратель и редкостный сукин сын, – ответил Плиннеру Водкин. – Раньше там был нормальный парень, Раневский. Но тот уволился, и вместо него взяли Костылёва. А он редкостный… Блюститель инструкций. Хоть подростню и терпеть не может, а против инструкции не попрёт. Следит яростно, чтобы никто не вспарывался, не травился, не пропадал и не мыл ладошками писсуары.

– Неужели там нет больше нормальных работников? Темнишь, парень, – улыбнулся Плиннер, обернувшись. Во взгляде его сквозил холодный металл.

– Есть, – после некоторого раздумья ответил Водкин. – Что-нибудь придумаю.

– Ты уж придумай, – бросил Романовский. – Не разочаровывай меня.

– Завтра заезд. Как раз присмотрю там кого-нибудь.

– Почему нельзя присмотреть кого-то из тех, кто уже есть? – не унимался Романовский.

– Потому что старые уже примелькались. И воспитателям, и Костылёву, и самому Карлу Марковичу, – огрызнулся Водкин. – Проблемы будут.

– Тебе виднее, конечно. Но на следующей неделе уже должен быть результат, – заметил Плиннер. – Всё понятно?

Водкину всё было понятно, и он ничуть не собирался спорить. Конечно, ему зудело сказать что-нибудь поперёк, чтобы эти две престарелых скряги с эго, раздутым до размеров Африки, заткнулись и не смели ему указывать, но ничего сколько-то приличное ему в голову не приходило. Его подростковая взрывчатость зачастую мешала коммуникации не только с персоналом приюта, но и с его обитателями.

– Если бы у вас был собачий приют, вы бы могли сказать, что они погибли от голода или замёрзли, – рассмеялся Романовский, словно подумал о чём-то похожем. – А теперь ломай тут голову, да?

Водкин промолчал и в этот раз. Ему расхотелось ехать к элитным проституткам и дорогому алкоголю, чтобы «выходнячить», как двое других его знакомых. Друзьями их нельзя было назвать, конечно… Водкин чувствовал себя всё чаще придворным шутом, и его это ужасно бесило.

В город они приехали к полудню, и Водкин окончательно исхмурился.

– Останови здесь, – бросил он Романовскому, когда они ехали мимо «Театра высокой игры Евгении Серебренниковой». Большое светлое здание с просторными окнами, выходящими на солнечную сторону. Летом, наверное, там непереносимая духота, но весной или зимой там поистине хорошо. Водкин так предполагал. Театры не любил. Как и фильмы. Он вообще ничего не любил. Даже себя.

Романовский удивлённо вскинул брови.

– Ты с нами не поедешь сегодня?!

– Нет. Что-то устал.

– Вот тряпка, – буркнул Майор, но стал спешно притормаживать. – Иди простынку смени, малец.

– И тебе удачи.

Как только Водкин открыл дверь, чтобы вылезти, Плиннер обернулся тоже. Лицо его очень изменилось, стало застывшим, будто он нацепил на себя пластиковую маску из придорожного магазинчика дешёвых сувениров.

– Эй, парень. Не забудь. На следующей неделе. На той, которая начнётся завтра.

Водкин оценивающим взглядом окинул впереди сидящих джентльменов и с размаху захлопнул дверь внедорожника. Когда же он пошёл прочь, Романовский открыл дверь и что-то кричал ему в спину. Гневно, гнусно. Но он не оборачивался, идя по тротуару мимо «Театра…», ещё дальше, где столпотворение сигналящих машин начало рассасываться.