Обезьяна приходит за своим черепом

Курту бросились в глаза цветочные горшки на подоконнике, большая хромолитография, - девушка кормит из рук лань, - стол, покрытый газетой, и человек, который, наклонив голову, что-то писал. Когда дверь отворилась, человек повернулся и посмотрел на входящих. Это был Кох.

- А, садовник! - сказал он довольно. - Опять за стеклами пришел?

- Да вот, ваша милость, - пожаловался Курт,- я показываю пропуск, а меня за плечо и прямо сюда.

- "За плечо и сюда"? - улыбаясь, передразнил Кох. - Сам, наверное, и наскандалил. В чем дело, ефрейтор?

- Задержан как подозрительная личность, - сказал ефрейтор. - Прет на мост с мотоциклом и знать ничего не хочет.

- Да у меня там горшки, - заволновался Курт,- как же так? Я им объясняю человеческим языком: "Пустите меня, мне там горшки принимать да стекло сгружать".

- Значит, достал стекло? - спросил Кох.

- А как же! Раз вы записку мне такую дали,- гордо ответил Курт.

Кох засмеялся.

- Вот пристал ко мне, - объяснил он ефрейтору: - "Давай я пойду в собор, двери выламы-вать, там, я доглядел, в дверях стекло хорошее. А мне его под огурцы нужно". Ну, ладно. А сейчас ты, садовник, что же, домой едешь?

- Домой, - сказал Курт. - Да вот не пускают. Остановили, да и...

Дверь быстро отворилась и вошел военный. Едва переступив порог комнаты, он быстро рванул пуговицы на сером форменном плаще, сбросил его на табуретку и стал осматривать.

- Сволочи, прожгли-таки! Как ни берегся, а зацепило.

- Как же так? - спросил Кох. - Ты что, в самый пожар, что ли, совался?

- Да черт его знает, как. Нет, я и близко не подходил. - Он сунул в дыру палец. - И ничего не поделаешь - резина, не зашьешь. Слушайте, я десять человек отправил в город.

- Это зачем? - спросил Кох.

- Да рассказывают интересные вещи. Оказывается... - Он посмотрел на Курта и осекся.

Кох снова посмотрел на Курта.

- Говори, говори! - сказал он.

- Эта рыжая девка...

- А-а, про рыжую... Ну ладно, это потом.- Он подошел к двери, приотворил ее и крикнул: - Курта Вагнера в усадьбу с мотоциклом пропустить! - Он закрыл дверь. - А то он у меня все стекла из рам потаскает.

- Эй, Курт! - вдруг окликнул военный в прожженном плаще. - Ну, как тебя? Псст! Ну, стой, раз тебе говорят. - Он крикнул в дверь: - Фердинанд, отдайте ему, чтобы больше с ней не возиться! Повесишь на стену у себя, деревня!

Курт ничего не сказал и даже не поблагодарил. Он молча сел, молча включил мотор и только на дороге развернул сверток, что ему положили на заднее сидение.

"Что за черт?!" Это была картина на стекле: небо, деревья, отвесная скала, и с нее падал бугристый, пенистый водопад. Там, где должна быть вода, картину выложили перламутром - она переливалась и поблескивала. То был один из местных сувениров, дешевизна и низкопробность которых вошли чуть ли не в поговорку. Курт посмотрел, пожал плечами и хотел выбросить ее вон. Но потом о чем-то подумал и положил обратно. "Откуда они ее взяли?" Он посмотрел по сторонам.

Тихий, мирный пейзаж - все холмы да кустарники, черные, низкие, пролетали мимо него. Когда они делались ниже или пропадали вовсе, как на ладони становились видными огороды, зеленые квадраты полей и среди них домики, похожие на конфетные коробки. Но чем дальше, тем садов и огородов становилось меньше, появилась река, и домики ушли куда-то в сторону. Зато опять начали разрастаться круглые, колючие, сердитые кусты. Чем дальше, тем все больше было их и пышнее они становились. Иногда попадались большие кирпичные строения - не то склады, не то какие-то небольшие заводики, - но, собственно говоря, все это еще шли пригороды и дачные места.

Когда Курт выезжал из города, день был туманный, серый, небо покрывали сочные тучи, и казалось, что вот-вот соберется и хлынет дождь. Но вдруг подул ветер, тучи разошлись, и тогда почти вспыхнули на солнце влажные, круглые, густые кусты с красными осенними ягодами. Курт увидел и розовые крыши, и деревенские строения, и небольшой католический собор, похожий на крупный, серый кристалл.

Из-за поворота почти прямо на мотоцикл выдвинулась толпа арестованные и их конвой. Курт остановился, разглядывая их. Арестованных было человек пятьдесят. Они шли посредине дороги, по три человека в ряд, заложив назад руки. У одного, первого, были надеты наручники. То был здоровенный молодец с длинным загорелым лицом. От виска у него, через глаз и до губ шла синяя полоса, - наверное, ударили кнутом. Рукав рубахи оторвался и висел на одной ниточке. Вместо ворота моталась бахрома. Парень шел медленно, с трудом переводя хриплое дыхание, и, видимо, его уже лихорадило. Проходя мимо Курта, он мельком, быстро поглядел на него, но такой это был взгляд, что Курту стоило физического усилия не опустить голову. Он скорей перевел глаза на другого. То был еще мальчишка, лет восемнадцати, очень испуганный, бледный, с какой-то почти бессмысленной улыбочкой на губах. Видимо, все не мог примириться с тем, что его уводят, все поворачивался к товарищам и старался им что-то объяснить:

- Я ведь только посмотреть, только посмотреть и хотел...