Обезьяна приходит за своим черепом

Ему очень не нравился этот черный, щупленький и, наверное,очень юркий человечек в отутюженном костюме, хрустящей от свежести голубоватой рубашке и щегольском галстуке. Курт никогда не любил таких. Он верил: если с первого же взгляда внимание останавливалось не на самом человеке, а на том, что на нем наверчено, значит и человек был нехороший. Поэтому он очень вежливо спросил его:

- Я чем-нибудь могу быть вам полезен?

- Мне бы надо было видеть садовника Курта, - сказал юркий человечек, невольно вглядываясь в клетку, где уже шла настоящая драка, такая, что даже перья летели.

- Сейчас, - Курт встал с колен, поднял клетку и закрыл ее простыней, потом дунул на спиртовку и отряхнул руки. - Вот я, к вашим услугам, сказал он очень любезным тоном и даже слегка поклонился. - Чем могу служить?

Ганка быстро посмотрел на него: выпуклый, но низкий лоб, черные, жесткие, цыганские волосы, беспокойно бегающие глаза, неприятная развязность и нагловатая вежливость, - нет, от этого человека не приходилось ждать ничего хорошего! О чем с ним вообще мог говорить профессор?

- Я ученик профессора, - нетерпеливо отрекомендовался он.

- Да? - выжидающе спросил Курт. - Ну и...

- Я узнал, что вчера он разговаривал с вами.

- Разговаривал! - не то подтвердил, не то спросил Курт, изучая его галстук. - Ну а почему это вас так интересует?

- Моя фамилия Ганка. Доктор Ганка.

- Да? - повторил Курт и неприятно улыбнулся.- Ну и что же?

- Что такое он велел вам передать мне?

- Вы очень беспокоитесь, доктор, - сказал Курт, не сводя с него глаз. - Откуда вы, например, взяли, что он велел что-то передать вам? Верно, профессор звал меня, но совершенно по другим делам: он мне отдал кое-какие хозяйственные распоряжения, о вас не было сказано ни слова. Мы говорили только о саде.

Ганка опустился на стул, тупо переспросил:

- О саде?

- Да, о саде, - Курт позволил себе улыбнуться и даже слегка пожал плечами. - Мы говорили о восстановлении оранжереи.

- Господин Курт, - вдруг взмолился Ганка, - какая тут, к черту, оранжерея. Зачем вы мне лжете? Станет профессор за несколько часов до смерти звать вас к себе, чтобы толковать с вами об оранжерее? Кого вы дурачите? Курт, Курт, прошу вас, - он схватил его за руку, - скажите мне правду, скажите правду! Если бы вы знали, как это мне важно!

- Ну, даю вам честное слово, - пробормотал Курт, отодвигаясь, - что я ровно ничего не знаю.

Но Ганка уже не слушал его. Он снова рухнул на стул и, зажимая руками виски, заговорил:

- Господи, как все это дико! Как это дико! Профессор умирает один, как медведь в своей берлоге, когда весь дом полон людьми, и перед смертью вызывает вас, совершенно незнакомого человека, когда... Нет, я сойду с ума! - Он закрыл руками лицо, и по щекам его потекли слезы.

Курт молча внимательно рассматривал его лицо и почти безволосую голову.

- Так что тогда? - спросил он с той же издевательской вежливостью. Вот вы говорите: "вызывает вас, совершенно незнакомого человека". Хорошо! Незнакомого! Ну а где же знакомые тогда были? Вот возьмем, например, вас! Вы, очевидно, считаете себя очень близким человеком к профессору? Так где же вы были все эти дни? Не мое, конечно, дело, но разрешите заметить, ваше присутствие было бы крайне желательно.

- Я был в тюрьме, - ответил Ганка и вдруг быстро вскинул голову. Курт, Курт, вы же все знаете, зачем вы притворяетесь? Он же назвал мою фамилию!

Курт смотрел на него с усмешечкой.

- Вот теперь и подумайте, господин Ганка, что за чушь вы говорите! Я незнакомый человек, вы сами же так выразились, садовник, вообще черт знает что такое, ведь так?

- Ну, ну?

- Ну, так? И он меня вызывает затем, чтобы о чем-то поговорить со мной наедине, да еще о чем-то таком, что касается вас. Ну, скажите, похоже это на правду? Вот вы на его месте поступили бы так?

- Да,- сказал Ганка и опустил голову. - Но что же мне теперь делать, что делать?

- А за что вы были в тюрьме? - спросил Курт, подходя к клетке и дотрагиваясь до покрыва-ла. - Вы давно здесь?

Ганка опять смотрел на его улыбающееся лицо, на вздернутый нос, лоб, очень выпуклый, такого, как он считал, - не по Лафатеру ли? - никогда не бывает у умных людей, на маленькие, острые зубы, быстро переводил взгляд на тщательно расчесанные, сверкающие от какого-то масла волосы, и ему становилось все яснее и яснее, что ровно ничего существенного этот человек знать не может.

"Но зачем же все-таки вызывал его профессор?"

Курт смотрел теперь на Ганку серьезно, неподвижно, прямо и как будто что-то соображая.

- Сколько я тут? Да вот около двух недель, сударь. - Он еще немного подумал. - Да, да, около двух недель. - Он вдруг вздохнул. - Нехорошие тут дела творятся, очень нехорошие!

Ганка посмотрел на него, спросил: "Да, нехорошие?" - и вдруг почувствовал испарину и приступ тошноты. Он взглянул в лицо Курта, но только и увидел перед собой это курносое, глуповатое лицо, с выпуклым лбом и жирными волосами - все остальное бежало мимо него сплошным красочным потоком.