Обезьяна приходит за своим черепом

— Конечно, если бы назначение уже состоялось и было объявлено, кое-кому сильно нагорело бы. Вы называете с сотню свидетелей — значит сообщаемые вами факты абсолютно не составляют секрета, они настолько лежат на поверхности земли, что никто из заинтересованных лиц, прочитав вашу статью после назначения негодяя, не мог бы сказать: «А я этого не знал, Мезонье открыл мне глаза», или их любимое: «Вот мерзавец! Иметь такие факты и так молчать! Значит, он ждал удобного момента для устройства всемирного скандала! Вот вам честь прессы! Вот вам её подрывная роль!» Нет, все отлично всё знали.

Я смотрел на моего собеседника, а он хитро улыбался, показывая, что он несравненно больше скрывает, чем говорит, — очевидно, мне следовало бы его попросить, раз уж он начал говорить, выложить мне на стол всё, но я был так утомлён, так мне было всё противно и на всё наплевать, что я только спросил:

— Итак, смерть Гарднера сыграла на руку его покровителям?

— О! — воскликнул он радостно. — Вот наконец вы и поняли кое-что! Да, дорогой Ганс, есть, видимо, такие счастливцы, которым помогает всё на свете, — деньги, люди и даже несчастные случаи. Кое-кому повезло опять. Вот как называется то, что случилось в загородной роще неделю тому назад.

На этом разговор наш и окончился. А утром я получил повестку с золотым гербом на бристольском картоне — вызов канцелярии королевского прокурора на час дня. После обычной формулы приглашения стояло: «По делу об убийстве бывшего военнослужащего немецких оккупационных войск в Европе полковника Иоганна Гарднера». Я не выдержал характера, пришёл раньше назначенного часа и в наказание за это наткнулся в приёмной на редактора фашистского листка. Он сидел ко мне спиной за столом, что-то быстро строча в блокноте, и когда я обратился к нему с вопросом о начале приёма, он поднял на меня глаза и заулыбался.

— Сейчас, сейчас вас примут, господин Мезонье, — сказал он добродушно, — и вас и меня. Секретарь только что увидел вас из окна и пошёл с докладом к начальнику. О, вас все тут знают!

И всегда я попадаю в такие истории! Но отступать было уже поздно — я ведь сам к нему подошёл, — и поэтому я спросил:

— А вы по какому делу?

Он безнадёжно махнул рукой.

— Да всё по тому же. Только какое я имею отношение к Гарднеру? — он слегка развёл ладони. — Ваша лёгкая рука! Это ведь вы меня вместе с ним — и не скажу, чтобы удачно, — взяли заодно в общие квадратные скобки. Я-то так и понял: это приём публициста, и не больше. А тут, видимо, смотрят иначе, конечно, прокуратура!

Но тут открылась тяжёлая дверь, обитая чёрной кожей, и секретарь пригласил меня к его превосходительству.

Как только я появился на пороге, прокурор почтительно поднялся из-за стола и пошёл мне навстречу с протянутой рукой. Мы были давно знакомы. Оба носили на лацкане пиджака весы и сову — эмблему высшей школы юридических наук (он окончил её раньше меня на десять лет), оба чуть ли не дважды в неделю просиживали по нескольку часов за одной шахматной доской в клубе, и поэтому то, что ему, моему доброму знакомому, сейчас приходится говорить со мной в кабинете королевского прокурора и как прокурору, смущало и озадачивало его. С минуту мы вообще говорили чёрт знает о чём — и о шахматах, и о здоровье, и чуть ли не о погоде. Потом он сразу посерьёзнел.

— А сейчас, дорогой друг, — сказал он, усаживая меня возле небольшого секретарского столика и опускаясь в кресло сам, — возвратимся к нашим несчастным баранам. Дело есть дело, и строг закон, но закон! Нам приходится с вами беседовать по очень неприятному делу, хотя, говоря по-честному, виноваты не вы и не я, а те идиоты, которые не вздёрнули негодяя ещё десять лет тому назад. Но факт есть факт, Гарднера не повесили в сорок пятом году, а убили на третий день после появления вашей статьи, и это в корне изменило всё дело. Именно поэтому мне приходится беседовать с вами в качестве королевского прокурора, и ничего тут не попишешь. Вы, зная меня, угадываете, кому отданы мои симпатии, и поэтому понимаете и то, насколько сложно моё положение. Курите, пожалуйста, эта дощечка только для моего секретаря.

— Моё ещё сложнее, — усмехнулся я, выбирая из его портсигара папиросу. — Мне приходится доказывать вам, высшему блюстителю закона страны, аксиому, известную любому школьнику: «после этого» ещё не значит «ввиду этого». Гарднер действительно погиб после моей статьи, но это и всё, что вы сможете доказать. Причинной связи вы здесь не установите.