Обезьяна приходит за своим черепом

Он и вообще-то был очень сильным, несмотря на свою худобу, а сейчас его маленькие костлявые руки действовали с обезьяньей ловкостью и хваткой. Кроме того, он знал с точностью физиолога и боксёра, куда и как следует бить человека. Поэтому когда он схватил за горло усатого, а потом ещё ткнул его кулаком в подбородок, из того сразу потекла кровь. А Ганка не давал ему опомниться: он уже не сидел, а лежал на нём и быстро, ловко и точно колотил его по физиономии. При этом лицо его было неподвижно и сосредоточенно, даже особой злобы не было заметно на нём.

Усатый хрипел и хлюпал. Потом вдруг заорал: «Помогите!» — но сразу же и подавился своим криком.

Тут только офицер опомнился и схватился за кобуру, но стрелять он не стал — поваленный стул, три толстых тома словаря, яростно переплетённые тела двух противников образовали такую кашу, такое непонятное смешение, что он только потрогал ручку браунинга и бросился на помощь. Но отец предупредил его, он перескочил через стол и схватил Ганку за плечо.

— Ганка, Ганка, что вы делаете? Бросьте, ради Бога, бросьте! — заклинал он его и тряс за плечо.

Но Ганка с красным, застывшим лицом и закушенной губой хлестал усатого. При этом он ещё фыркал от наслаждения и глаза его блестели, как у разозлившегося кота.

Офицер ткнул отца ногой так, что он отлетел, вытащил браунинг и ударил им Ганку.

Ганка продолжал колотить усатого.

Офицер ударил второй раз в упор, по затылку, действуя рукояткой браунинга как молотком, и так сильно, что мне показалось, будто у Ганки треснул череп. Звук от удара был тупой и деревянный.

Ганка упал на бок.

Офицер взял его за ногу и оттащил в сторону.

В комнату вбежали несколько солдат, они остановились, смотря на происшедшее.

Оба — и Ганка и усатый — лежали на полу.

Вид у усатого был самый жалкий. Из расквашенного носа капала кровь. Чёрный кожаный плащ распахнулся, и из-под него показались пиджак и сиреневая рубашка.

Румяный офицер обернулся, поглядел на солдат, покачал головой и, глумливо усмехаясь, подошёл к Ганке с браунингом в руке.

Тогда усатый вдруг поднял голову.

Лицо, глаза, нос — всё у него было мокрое, всё блестело. Он хрипел, поводил шеей и при этом болезненно морщился.

— Не надо! — сказал он обморочным голосом, увидев браунинг. — Помогите мне подняться.

Он стал вставать, опираясь рукой на стул, но повалил его и снова сел на пол.

— Чёрт! — выругался он с омерзением. Румяный офицер стоял и улыбался. Видно было по всему, что он доволен унижением усатого.

— Хорёк! — не то выругался, не то похвалил он Ганку. — Куда он вас?

— Не надо... — тупо повторил усатый и осторожно повертел шеей. — Дайте воды!

Ему налили стакан.

Он взял его, но только пригубил и отставил в сторону. Потом встал, посмотрел на солдат и неожиданно рассвирепел.

— А вы чего тут? — закричал он. — Ну, чего, чего рты разинули? Чего не видели?! Кто у вас тут старший? Взять эту чешскую свинью!

Вошла мать с большим узлом и положила его на стол.

— Вот, Ганка, — сказала она.

Ганка лежал на ковре, согнув ноги в коленях.

Мать подошла к нему.

— Вот, Ганка, — сказала она ласково, наклоняясь над ним, так, как будто ничего не случилось. — Здесь я вам положила кое-какие вещи — хлеб, сало, смену белья, потом одеяло и подушку.

— Да он не донесёт! — сказал солдат. — Какое ему тут сало! Тут ему не сало нужно, а...

Между тем Ганку подняли и поставили на ноги. Он стоял, закрыв глаза и полуоткрыв рот.

— Сало! — повторил солдат. — Какое ему тут сало! Вы посмотрите-ка на него! Сало! — и он, ухмыляясь, покачал головой.

— Да как же так? Как он пойдёт? — забеспокоилась мать. — У него же ничего нет.

— «Как же так! Как пойдёт!» — закричал усатый, каким-то чуть ли не бабьим, скандальным голосом. — А вот бегать не надо! Не надо бегать! Надо себя вести по-человечески! Он имел полную возможность и собраться, и всё!.. Вот мы ему теперь покажем это освещение...

Он закашлялся, задохнулся, затрясся, затопал ногами, пересиливая кашель, и махнул рукой.

— Давайте сюда, — сказал матери солдат, — я донесу. Не бойтесь, давайте, всё цело будет.

Они ушли, не захватив рукописи.

Ганка лежал на руках солдат, и глаза его были устремлены мимо лица матери, мимо вещей и стен...

— Вот, — сказала мать, когда дверь захлопнулась за последним солдатом. — Теперь ты понимаешь, от чего я хочу избавить тебя!

Отец сидел в кресле, смотрел на мать, и глаза у него были дикие и бессмысленные.

— Господи, — сказал он тихо, — что же это такое было?

Потом он схватил Сенеку и стал его быстро перелистывать, ища какую-то ему нужную страницу.

— Ну не волнуйся, Леон, — сказала мать. — Теперь уж ничего не поделаешь, приедет Фридрих — будем хлопотать. Тебе нужно выпить кофе, но он, — она приложила руку к кофейнику, — совсем холодный. Надо пойти подогреть.

— Стой! — закричал отец, отыскав нужное место. — Вот это самое. Слушай, Берта! — И он прочёл громко и торжественно: