Обезьяна приходит за своим черепом

— Это тебе не дудочка! — торжествующе повторил дядя. — Ну, а кто ж тебе сказал про дудочку? Неужели этот самый... как его там? Ян? Ван? Ну, как его? Не помню...

— Курт, — ответил я и рассмеялся.

— Да, да, Курт, — рассмеялся и дядя. — Так что же, вот этот Курт и ловит щеглов на дудочку?

— Да не щеглов, — поправил я, — не щеглов, а чёрного дрозда.

Глаза у дяди округлились.

— Что? Чёрного дрозда? — дядя с каким-то даже почтением произнёс это слово. — Смотри-ка, пожалуйста, что за Тиль Уленшпигель нашёлся, чёрного дрозда на дудочку! Лёгкая вещь — поймать чёрного дрозда! Немногого же он захотел, чёрного дрозда! — Он, ухмыляясь, покачал головой. — Ну, так скажи ему, этому Курту: во-первых, сейчас дроздов ещё не ловят, рано — это раз; здесь чёрных дроздов нет вообще, дрозд — птица лесная, а мы живём в саду, это два! На чёрного дрозда, как вообще и на всех дроздовых, нужна не дудочка и не та паршивая мышеловка, что я видел у него, а совсем особое птицеловное приспособление: или волосяная петля, или хотя бы вот это, — он солидно щёлкнул по своему механизму, — а в-четвёртых, вот я сегодня приду и посмотрю, что это за птицелов! Это что? Тот самый, с которым вы ловили щеглов?

— Тот самый! Только, дядечка, миленький, — запрыгал я и засмеялся, дрозды здесь живут, я сам видел!

— Стой, молчи! Дрозд здесь жить не может! Я уж не знаю, кого он тебе там показывал, скворца, наверное, но только не дрозда. Правда, Брем, а за ним кое-кто из французов пишут о перемене в образе жизни и гнездований, происшедшей с дроздовыми за последнее столетие. Дрозды будто бы перекочевали в небольшие, рощицы и даже сады. Но это в корне неверно, я проверил это и нашёл, что Брем ошибается! Можно бы говорить ещё о залётных особях, случайно появившихся в садах во время осенних перелётов, но никак не о том, что дрозд перекочевал в сады. Это неверно.

— Дядечка!..

— Стой, молчи! И не твоему Курту с его поганой свистулькой поймать такую благородную птицу, как дрозд! Это всё равно, что вашей кошке на лету задушить фазана. Когда говоришь о дрозде, всегда помни, что сказал о нём древнеримский поэт Марцелл:

Был бы судьёй я, из всех мне известных пернатых
Первую премию дрозд получил бы, конечно.

— Вот что значит дрозд! А с этим Куртом ты зря знаешься, совсем он тебе не компания. Впрочем, нужно думать, что всё это на днях же устроится. Однако... что, он тебе нравится?

— Ой, дядюшка! — сказал я восторженно. — Он такой хороший! Он Марте платок вышил и столько историй знает! — Я подумал и добавил: — Он ещё и стихи сам сочиняет.

— Стихи?! — нахмурился было дядя, но тут же и рассмеялся. — Ну-ну, и садовник! Щеглов ловит, платки вышивает, на дудочке свистит, стихи сочиняет, только цветы разводить не умеет — вон на всех клумбах крапива. Бенцинг, Бенцинг!

— Никчёмный человек, сударь, вредный человек, сударь, — быстро ответили из соседней комнаты, — цыган! Я такого и одного дня держать не стал бы! Без-з-здель-ник!

— Вот, слышишь, что говорят про твоего Курта? — рассмеялся дядя. — Ну ладно, ладно, посмотрим, что за Курт. Ты его пришлёшь ко мне. Хорошо?

— Хорошо, дядечка, — сказал я. — И мы все трое пойдём ловить дроздов. Ладно?

— Да что это ты сводишь меня со своим Куртом? — нахмурился было Курцер, но вдруг согласился: — Ладно, пойдём! Это действительно интересно: что это за...

Снова вошёл Бенцинг.

— Там молодого господина ищут по всему дому, — сказал он, — господин профессор хочет его зачем-то видеть.

— Иди, иди, голубчик! — заторопился Курцер, — Мы ещё с тобой поговорим и о дроздах, и о Курте, а сейчас иди скорее. Отец-то со вчерашнего дня не выходил из комнаты... Иди!

Я поднялся наверх.

Дверь кабинета была заперта, и на ней висела бумажка: «Занят, работаю». Я прислушался — было тихо, потом вдруг заскрипел стул и послышались тяжёлые, мягкие шаги. Отец пошёл по комнате, подошёл к двери и остановился. Мы стояли друг перед другом, разделённые только двумя сантиметрами дерева.

— Папочка! — сказал я тихо.

За дверью молчали.

— Ганс? — спросил отец. — Иди, иди, мальчик, иди к маме. У меня что-то болит голова, я к обеду не выйду.

— Папочка! — повторил я робко.

— Иди, иди, мальчик, я работаю.

Он отошёл от двери и снова зашагал по кабинету.

Это я помню так хорошо, потому что с этого дня и начался тот бурный разворот событий, о котором я буду рассказывать дальше.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Знаю дела твои, ты не холоден и не горяч.

О, если бы ты был холоден или горяч, но

поелику ты не холоден и не горяч, а только

тёпел, я извергну тебя из уст моих.

Апокалипсис

Глава первая

У профессора разболелась голова.

Он ушёл в свой кабинет и заперся на ключ.

Ланэ, печальный и потерянный, целый день бродил по дому, натыкался на мебель, рассеянно говорил: «Что за дьявол!» — и качал головой.

Наверх он, разумеется, подниматься не смел.