Обезьяны

Именитый психиатр с гордым видом взгромоздился обратно на стул и принялся жевать терновые ягоды, выдавливая мощными коренными зубами сок, смакуя его. С легкостью, свидетельствовавшей о долгих годах опыта, он изгнал из своих больших узловатых ушей шум кухни, вопли младенцев, пыхтение совокупляющихся взрослых и ржание пони и снова открыл Тардиан».

Попытка Зака Буснера доесть второй завтрак за двадцать минут потерпела сокрушительную неудачу: неожиданно появился молочник со счетом за прошедшие две недели, что было расценено как повод к новому раунду спаривания, равно как и визит Дейва Второго, еще одного Буснеровского чада, сотрудника общинной организации бонобо в Хакни.[45] Когда все присутствующие самцы по очереди покрыли Крессиду и Шарлотту, стрелка часов подошла к десяти.

— Ну что ж, я пополз, дорогая, — обратился Буснер к Шарлотте, которая по-прежнему лежала на ступеньках; из ее влагалища капельками сочилась кровь. — Постарайся не переборщить со спариванием, вспомни, что приключилось в прошлую течку. «Грннн» думаю, сегодня буду рано. Да, вообще собираюсь после лекции домой, хочу почитать немного в семейной обстановке. «Ххууу?» [что думаешь? — У.С.]

— Хорошо, Зак, но ты же знаешь, как трудно им отказать, сейчас в доме столько старших подростков, что тут подела… — Она бросила заламывать лапы — один из означенных старших подростков, Уильям, как раз принялся крутить в разные стороны пару полотенец, намереваясь таким умилительным способом привлечь внимание Шарлотты.

Буснер пристально поглядел на Уильяма. Молодой самец был отлично сложен, мог гордиться лоснящейся черно-коричневой шерстью, изящными дугами бровей, вогнутой, как надо, переносицей и бледной мордой — Буснер до мозга костей.

— «ХуууГрнн», — промурлыкал Уильям, делая тон то выше, то ниже, а затем перешел на жесты: — Тетенька, можно я спарюсь с тобой, пожалуйста, ну пожалуйста «хуууу»?

Глава семьи подошел к Уильяму и левой — значительно менее артритной, чем правая, — лапой несколько раз наотмашь съездил ему по морде.

— «Рррряв»! — пролаял он, затем показал: — Оставь свою несчастную тетку в покое, разве ты не видишь, что у нее творится с влагалищем. В эту течку у нее предостаточно взрослых самцов, не хватало ей еще спариваться со всякими молокососами вроде тебя.

Уильям ретировался в сад, хныча и жестикулируя:

— Извини, вожак, извини, тетенька.

Буснер обернулся и еще раз окинул взглядом столовую и беснующуюся орду шимпанзе.

— «ХууууГраааа!» — пропыхтел-проухал он, чтобы мощь его голоса — а стало быть, и его физическая сила — хорошенько запечатлелись в сознании собравшихся. Взрослые самцы оторвались от чистки, еды и спаривания и помахали ему на прощание лапами. Довольный, Буснер покинул комнату.

На ступеньках его догнала малышка Мериголд, четырехлетка, неся в лапах портфель.

— Вот, дядя, держи, — показала она. — Удачи на работе.

Буснер схватил забытый предмет и одарил юную самку слюнявым поцелуем. После чего, повертевшись перед зеркалом в прихожей и еще раз проверив состояние ануса, именитый психиатр прошествовал в парадную дверь.

Глава 4

Метрдотель клуба «Силинк» встретил Саймона подобострастно-тошнотворной улыбкой, опознав в художнике, не удостоившем его и кивка головы, типичного наркомана — уже под кайфом, но притворяется, будто трезв как стеклышко.

Клуб, хотя и располагался в подвале, «подпольным» считаться никак не мог. С улицы вниз ко входу вела лестница — два марша, широкие ступени, устланные плюшем, охряные стены, светящие в небо лампы с уродливыми металлическими сетками вместо плафонов. Полумрак, омут для посетителей. В таком месте легко вообразить судилище; судья кричит: «Приговариваетесь к пожизненному подключению!», и ты с ужасом осознаешь, что остаток дней проведешь в сетях «Сил инка».

Распахивающиеся в обе стороны двери вели в главный зал, где господствовала необъятная барная стойка, этакое толстенное пузо из кожзаменителя, перепоясанное хромированными металлическими ремнями, затянутое в корсет из зеркал и стальных подвесок. Посетители «Силинка» — или, если хотите, члены клуба, хотя слово «клуб» в данном случае было призвано привлекать возможно более широкую публику, а не наоборот (как обычно и бывает в заведениях, кричащих на каждом углу, что они «не для всех»), — частью свисали со стойки, частью прятались в раковинах-креслах, расставленных по раковинам-альковам, частью взмахивали кожаными плавниками и вплывали в ресторан, располагавшийся на галерее, частью ныряли в пучину туалетов и комнат для игры в настольный футбол, располагавшихся этажом ниже. Однако большинство клиентов застревали именно в баре, приклеенные к створкам кресел-раковин и друг к другу собственными развесистыми языками.

Если бы кому-то пришло в голову отправиться в «Силинк» на рыбалку, протралить все его коридоры и вестибюли, то даже хорошая, мелкоячеистая жаберная сеть из моноволокна принесла бы своему хозяину всего лишь парочку ошарашенных официантов или случайных гостей, занырнувших в незнакомое место.