Объясняя постмодернизм

Доверие разуму, служившее основой всех достижений Просвещения, тем не менее всегда было философски неполноценной и уязвимой конструкцией. Эта концептуальная уязвимость стала заметна к середине XVIII века. Она лежала в корне скептицизма эмпирического учения Дэвида Юма, заводила в тупик последователей канонического рационализма. Ощутимая незащищенность концепции разума стала одним из главных объединяющих доводов противников Просвещения[26].

Период с 1780 по 1815 год является решающим для Нового времени. За эти 35 лет произошел окончательный разрыв англо-американской и немецкой культур, первая в целом последовала за программой Просвещения, а вторая стала центром Контрпросвещения.

Просвещение началось в Англии и превратило Англию из второсортной европейской страны в передовую державу. Другие страны Европы это заметили. Особенно французы и немцы это заметили. Французы были первыми, кто воспользовались плодами английского Просвещения и трансформировали собственную интеллектуальную культуру на его основе. До тех пор, пока сторонники Руссо не вырвали революцию из рук последователей Локка и не превратили ее в хаос террора.

При этом многие немцы относились к Просвещению с подозрением еще задолго до Французской революции. Некоторые немецкие мыслители разделяли идеи Просвещения, но большинство были обеспокоены влиянием Просвещения на религию, нравственность и политику.

В качестве одного из обвинений критики Просвещения предъявляют негативное влияние концепции разума на традиционную религию. Главные мыслители Просвещения были деистами, отрицающими традиционную теистическую концепцию Бога. Бог больше не виделся персонифицированным заботливым создателем – Он стал высшим математиком, который миллиарды лет назад спроектировал Вселенную по идеальным законам красоты, открытым Иоганном Кеплером и Ньютоном. Деистский Бог действовал исходя из логики и математики, а не по своей воле и желанию. Также казалось, что деистский Бог создал этот мир очень давно и сделал это очень хорошо – настолько хорошо, что теперь не было необходимости вмешиваться в управление механизмом функционирования Вселенной. То есть философия деизма совершила две вещи: сделала Бога непричастным архитектором и приняла рациональную эпистемологию. Обе эти особенности представляли большие сложности для традиционного теизма.

Отчужденный архитектор очень далек от персонифицированного Бога, который присматривает за нами или время от времени осведомляется о наших делах, это не тот, кому мы молимся, у кого ищем поддержки, чьего гнева боимся. Деистский Бог – это бескровная абстракция, а не верховное существо, которое воспламеняет приходящих на воскресную службу в церковь и дарует людям ощущение осмысленности и нравственные ориентиры в жизни.

Еще более серьезным последствием деизма была потеря веры. Насколько разум воспринимается в качестве эталона, настолько вера ослабевает, и теисты XVIII века знали это. По мере развития разума развивается наука; а по мере развития науки сверхъестественные религиозные объяснения сущего, которые принимались на веру, уступают место научным доказательствам, рациональным и убедительным. К середине XVIII века все почувствовали эту тенденцию и понимали, куда она ведет.

Еще больше противникам Просвещения не нравилось то удовлетворение, которое сопутствовало натуралистическим объяснениям, предлагаемым наукой XVIII века. Тогда самые успешные научные модели были механистичны и ограничены. Наложенные на человека, они представляли угрозу человеческому духу. Если мир видится управляемым логикой и машиной, силами причинно-следственной связи и необходимости, то какое место остается свободной воле и эмоциям, спонтанности и творческому порыву?

И что будет с ценностями? Разум – это способность личности. Уважение к разуму и индивидуализм развивались совместно в эпоху Просвещения. Личность есть цель как таковая, считали мыслители Просвещения, она не подчиняется и не служит другим. Счастье личности не принадлежит никому, кроме нее, и, обладая средствами науки, образования и технологии, она свободна сама определять свои цели и самостоятельно планировать свою жизнь. Но если люди станут строго рационально действовать, исходя из собственной выгоды, что тогда будет с традиционными ценностями сообщества и альтруизма, долга и сопричастности? – волновались противники Просвещения. Не приведет ли такой рациональный индивидуализм к хладнокровному эгоизму, заботящемуся лишь о сиюминутных благах? Не побудит ли это людей отказываться от исконных традиций и разрывать коллективные связи, превращаясь в антиобщество изолированных, не знающих корней и отдыха атомов?

Таким образом, чествование разума и индивидуализма в Просвещении оттолкнуло его критиков видением безбожного, бездуховного, бесчувственного и аморального будущего.