Обязалово

Прислужник вился вокруг роем мух. Оказывался одновременно со всех сторон, подталкивал, тянул, направлял и выпроваживал. При этом — ни одного жёстко фиксируемого прикосновения. Ошалевший Аким как загипнотизированный двинулся следом. Мы с Яковом — тоже.

Довольно большое строение возле ворот оказалось гостевой избой. В которой нам досталась отдельная горница. Прислужник на минуточку выскочил, и Аким, наконец, обрёл голос. Вполне командирский, но с несколько истерическими интонациями:

— Ванька! Ты… Идолище Поганое! Ты что ему сунул? Ты где это взял?! Ты почему мне не сказал? Ты…

— Я — это я, а ты это — ты. Твою в бога гроба душу мать не ругавшись! Лаять меня — не смей! Получишь гривну — тогда… поглядим. «Умножающий познания — умножает печали» — не слыхал? Тебе своих печалей мало?! Перестань мне палки вставлять. В мозги. Цель у нас одна — твоё боярство. Не мешай.

Аким, разогнавшийся гневаться на меня, притормозил. И, по обычаю своему, растерянно уставился на Якова. Тот, разглядывавший содержимое какого-то кувшина, уныло вздохнул и, не поднимая глаз, всё объяснил. Одним, уже обычным словом:

— Ловок.

Аким ещё пытался, судорожно сглатывая, проглотить эту, внезапно вновь открывшуюся ему истину, как в двери уже набежали прислужники с прислужницами, накрыли стол скатертью, отобрали у Якова прежний кувшин, вручив в замен новый, понаставили тарелок, пощебетали, поворковали, обмахнули пыль… и рассосались.

В дверном проёме появился миловидный юноша в скромном, но дорогом кафтане. Сдержано, чётко фиксируя каждое движение, от чего даже и неглубокий поклон приобрёл вид весьма уважительного, он негромко, но весьма внятно, так, что всякий щебет в помещении мгновенно затих, провозгласил:

— Господин пресветлый князь Роман Ростиславович желает видеть вас в своих покоях. Проследуем же.

Внимательно оглядев нас, убедившись, что слова его услышаны и поняты, юноша возложил на главу свою — шапку и ровным, почти плывущим шагом удалился из горницы.

Мы — захлопнули рты и кинулись за ним.

Бл-и-ин! Хочу! Хочу такую игрушку! Среди массы скособоченных, пересколиозненных, сутулых, хромающих, шаркающих, косолапящих, топочущих…

Он идёт впереди, но такое ощущение, что не поворачивается к нам спиной — невежливо. Спинка прямая, но впечатления гордости, гордыни, вызова — нет. Шаг не суетливый и неширокий. А мы за ним чуть не в припрыжку. Вот школа! Выучка, профессионализм! Этому с младенчества учить надо. Учить как ходить, дышать, смотреть… Мне б такого хоть одного! Я бы своих… сирот да найдёнышей, «паучков», да беженцев, да голядей… на него глядючи да такую речь слушавши…

Первый и единственный друг Янки при дворе короля Артура — Кларенс. Глава придворных пажей. Очень хорошо понимаю американца.

На входе ещё в одно здание у нас с Акимом отобрали видимое железо — даже мой Перемогов засапожник. Якову вообще место на лестнице указали. И пустили в горницу.

Грешен я, господи, зря «Святую Русь» страной идиотов ругал — мебель здесь есть.

Посреди горницы стоял стол. У стола — лавка. На лавке — князь. На столе — скатёрка из столь памятной мне прошлогодней камки (радует — прижилось!), на скатёрке — платочек, на платочке — золотишко. Вокруг стола — четыре-пять мужчин и пара женщин. Стоят. И наш «будда» по имени Гаврила — в их числе.

Князь — Роман Ростиславович, прозвище — Благочестник. Старший сын Великого Князя Киевского, светлый князь Смоленский. На лице — маска православного благочестия и княжеской милостивости, едва прикрывающая крайнее раздражение.

Аким как в двери вошёл — сразу на колени. И меня потянул. Как Юлька-лекарка, когда в Киеве нас первый раз к Степаниде свет Слудовне пустили.

Вру — не так. На одно колено. На два становятся женщины, дети и рабы.

Так будут становиться перед московскими князьями и царями все. Но после татаро-монгол. А пока на «Святой Руси» более действуют европейские ритуалы. Понял, исправился быстренько.

Аким, отдав поклон, понёс подходящий к случаю ритуальный текст:

— Господин пресветлый князь Роман свет Ростиславович, дозволь мне, скромному слуге твоему Акиму, по прозвищу Рябина, озаботится здоровьем твоим. Ибо, сам я и с домочадцами, кажный светлый день возношу истовые молитвы господу нашему всемилостивейшему о продлении лет твоих и о даровании здоровия крепкого и во всяких делах успешности…

Да что ж он врёт-то так? Ни разу не слыхал молитв во здравие князю. Это в церквах читают, а не в домах. Трясёт Акима. «Пресветлый князь» — «большой прогиб», хватило бы и просто «светлого». И господа нашего достаточно было просто вспомянуть, а не «всемилостивейшего». А вот и ради чего вся эта белибердень:

— …cоблаговоли же княже преклонить слух твой к просьбишке слуги верного и уделить частицу времени драгоценного для дельца о вотчинке, мне даденной.

— Это что?

А то он не видит!

Плохо. Благочестник маску с лица убрал, смотрит зло, подозрительно. На приветствие не ответил, пальцем тычет. Так с холопами говорят, а не со славным сотником!