Обязалово

«Наезжалово» к концу произнесения несколько… «ослабелово». Дед, явно, встревожен и неуверен. Оттого и бородёнку свою чуть не до горизонта задирает.

«Моя роба»? Ну не Любава же!

— Так ты с Ивицей сошёлся?!

— И чего?! Я тут хозяин! Кого хочу — того и… приглашаю.

Хреново. Судя по форме окончания предложения, у деда не только «отношения», но и «чуйвства». А она чужая венчанная жена. И законный муж у неё — дебил-молотобоец.

— А ты не боись, не боись! Я и об дурне твоём подумал — бабёнку ему яловую из «паучих» подогнал. Твой-то Меньшак на ей трудился-трудился, а без толку. Придурку твоему всё едино. А? Что скажешь, Иване?

Видать крепко молодайка старика зацепила — вон как жалобно спрашивает.

— Может, Ваня, хоть третий сын нормальный будет. А то — что ты, что Плаксень… Кабы смешать бы вас да пополам поделить…

— Ты мёд с дёгтем смешивать не пробовал? А потом пополам делить… Ладно, пойду я, кузню гляну. Ольбег-то где?

Вот и поговорили. Я дорогой пытался продумать беседу. Как бы с дедом о походе моём потолковать, порассказывать не рассказывая. Подробностей кое-каких хотел вызнать. С нашими действиями на будущее определиться. А тут… «лямур» и… и факеншит.

В сенях Ивица попалась. Бежит-торопится. Аж запыхалась с кувшином в обнимку.

Дрючок мой неразлучный — торцом к горлу, под платок, в подбородок. Саму к стенке прижал, разглядываю.

Она вся вытянулась, чуть не на цыпочки встала, шевельнуться боится, только глазом косит. Бусы на ней хорошие: в три нитки, из лазурита. Раньше не было. Безрукавочка тёплая, бархатом крытая. Ткань хоть и старая, а неношеная. Может, ещё из боевых трофеев деда. Не по чину холопку так одевать. Дед наложницу балует. Я Трифене таких подарков не делаю.

— Как тебе с ним?

Опа! Опять не то спросил. У девки глаза на лоб полезли. И то правда: нашёл об чём подстилку спрашивать — об её чувствах. Гумнонизм хренов, равноправность с общечеловекнутостью…

— Он… добрый. И — не тяжёлый.

Понятно. После дебила Фофани…

— Ты с ним осторожнее. Владетель — человек немолодой. Не заезди.

— Ой, да што ты такое говоришь! Да как же сором-то такой…!

— Цыц. Ты девка молодая, горячая. А у него здоровье не очень. Утомишь деда — вдруг у него с сердцем чего… И руки его побереги — он их за меня сжёг. За всякое твоё упущение… Прозвище моё не забыла?

— З-зверь. Л-лютый.

— Молодец. Помни. И вот ещё. Нарядами да прикрасами не хвастай. Злых языков много — не дразни. И избави тебя боже становиться между мной и дедом! Цыц. Твоих слов мне не надобно — делами покажешь. Ты высоко взлетела — в боярскую постель забралась. Падать глубоко будет. Яков на тебя косится? Вон кувшин тянешь — предложи Акиму верного слугу за стол позвать. Тому же обидно: столько лет они с Акимом душа в душу. А теперь старого друга — за две двери в одиночку.

Улыбнулся испуганной девчонке, по попке хлопнул, побежала. Вот ещё мне забота. Да не одна — Ольбег тоже ревнив. Если они опять с Акимом… я их мирить не буду!

Мда… А куда я денусь?

Ещё одна забота налетела на меня на крыльце. С визгом и воплем. Потом, вспомнив вежество и отошедши на пару шагов, поклонилась в пояс и спросила дрожащим голоском:

— Поздорову ли дошли? Ясен свет боярский сын Иван Рябина…

Любава. А ведь я тебя вспоминал. Не когда от поганых бегал, и не когда, скрепя зубами, выволакивал голодный бежецкий обоз по льду разорённой реки. А в тот момент, когда лежавший после очередной дозы козьего молока у меня на груди маленький князь-волк вдруг открыл глаза. Первый раз в жизни.

И этот, мутный ещё, не сфокусированный, бессмысленный взгляд вдруг начал твердеть, наполняться вниманием, смыслом, любопытством и… любовью. Радостью от вида меня! Я ж этого ничем не заслужил! Просто оказался в этом месте в это время. Не в моё время — в ваше!

Подарок судьбы. Меня радует, когда мне радуются. И печалит: сколь же много таких подарков я пропустил, не получил, по лености своей, невнимательности, замороченности…

Я знаю, девочка, что я тебя придумываю. А ты — меня. Мы оба одеваем друг друга в одежды собственных иллюзий. И пока реальность не начнёт рваться из этих нарядов — наша радость с нами.

А девочка-то растёт — вежество вон, манеры такие…

— Здравствуй, Любава. Что-то ты далеко остановилася. Раньше-то я тебя с шеи снимал, а теперь…

О-ох… «Раньше» — продолжается. Только девочка тяжелеет и одежда на ней зимняя.

— Ванечка! Миленький! Я тебя так ждала! Так ждала! Все очи просмотрела! Я им всем рты позатыкала! Ну не может такого статься, чтобы ты ко мне не пришёл! Ну не может! Нету такой силы!

Как говорил Чарджи: у поганых клея не было, чтобы Ваньку в землю забить. А здесь, похоже, уверены, что такого клея, в природе и вовсе нет.

— Ой, Ванечка! Глянь — сейчас совсем подерутся!

Факеншит! Люди — это всегда проблема. Маленькие люди — большие проблемы. Либо — сразу, либо — когда вырастут.

Ольбег что-то высказал Алу и теперь молотит его кулаками. А тот только голову закрывает.