Обида

Раньше у них на заводе столовой не было, потом была маленькая и плохая, теперь отгрохали просторную и роскошную, но всё равно каждый день Фёдор Кузьмич отправлялся на работу с аккуратным газетным свёртком под мышкой. В свёртке лежали неизменные домашние котлеты с чёрным хлебом, сало, половина луковицы и солёные огурцы. Разница была лишь в том, что раньше он заворачивал свой завтрак просто в газету, а теперь в полиэтиленовый мешок, а уж потом в газету.

Когда он ещё работал токарем, то многие на него удивлялись. Посмотришь — еле двигается человек, а после смены всегда оказывается, что сделал он чуть ли не вдвое больше всех. Но эту несуетливую и спорую манеру работать следует отнести не к привычке, а к характеру; а вот жевание углом рта погасшего окурка и бесконечное ворчание во время работы, а также полное отсутствие интереса ко всему окружающему до той поры, пока не готова очередная деталь, — это уже к привычкам, зловредным с точки зрения окружающих и очень полезным с его точки зрения. И расставаться с этими привычками он был не намерен.

Рассказывают, что однажды, когда он только подвёл резец к ещё не ободранной болванке, в цехе появился директор завода с иностранной делегацией. Директор повёл делегацию прямиком к станку Фёдора Кузьмича. Этот опрометчивый его поступок свидетельствует об отрыве директора от коллектива. Хороший директор должен был бы знать пусть не всех своих рабочих (этого от него никто не требует), но хотя бы передовиков производства, особенно таких выдающихся, как Фёдор Кузьмич.

Подведя делегацию к Фёдору Кузьмичу, директор слегка тронул его за рукав и обратился с незначительным вопросом. То, что прозвучало в ответ, не было обращено непосредственно к директору, да Кузьмич и не подозревал о его присутствии и разговаривал, по обыкновению, с болванкой, но директор отнёс его слова на свой счёт и с ужасом вспомнил, что среди делегации есть понимающие по-русски и переводчица. Положение усугублялось ещё тем, что директор только что расхваливал иностранцам Кузьмича и называл его образцовым рабочим. Он снова, но уже посильнее дёрнул Кузьмича за рукав. На это его действие Кузьмич лишь бессознательно повысил голос. Директор прокричал ему что-то на ухо. С таким же успехом он мог кричать в граммофонную трубу.

Ничего тогда у директора не получилось… Начальнику цеха с трудом удалось ему объяснить, в чём дело. Директор, кажется, не поверил и до тех пор, пока его не перевели в министерство, здоровался с Фёдором Кузьмичом подозрительно и холодно.

Кузьмичу потом много раз рассказывали об том случае в курилке или за партией в домино. Он каждый раз удивлённо крутил головой и уважительно повторял: «Надо же…» Он и в самом деле не мог за собой припомнить такого, но это не мешало ему относиться ко всей истории с одобрением.

Ни разу в жизни ни одного кона он не сыграл с доминошниками во дворе, хотя игроком был тонким и сильным (чем втайне гордился), и любил повторять: «Домино — это тебе не шахматы, тут думать надо». Зато в обеденный перерыв, быстренько справившись со своей снедью из газетного свёртка, он неизменно садился за стол и с треском, похожим на короткую пулемётную очередь, высыпал доминошные фишки на отполированную текстолитовую крышку.

И чтобы покончить с темой: как не играл он с дворовыми доминошниками, так же ни разу в жизни Фёдор Кузьмич не выпивал на троих ни во дворе, ни в магазине, ни около. Отсутствием такой привычки он не гордился, просто её не было, да и не могло быть.

Зато, вернувшись домой с работы и сполоснувшись под душем (раньше, до получения отдельной квартиры с ванной, он это делал на заводе), он торжественно садился за стол и с мудрым спокойствием поглядывал на жену Галина Фёдоровна каждый раз чуточку медлила, надеясь, что обойдётся, но не обходилось… Взгляд Фёдора Кузьмича как бы каменел и останавливался, и тогда она с причитаниями лезла в сервант и доставала початую бутылку водки и неизменный приземистый лафитник толстого, отчасти даже бутылочного стекла.

— Пей, пей, допьёшься, как Петров, — причитала Галина Фёдоровна.

Эта формулировка появилась у неё относительно недавно, когда они переехали в отдельную двухкомнатную квартиру на первом этаже. В том же доме располагался винный магазин, и все выпивохи так или иначе должны были пройти мимо их окон. Петров был самым главным алкоголиком.

Фёдор Кузьмич Петрова не то что не любил, а недолюбливал, и то только потому, что жена всё время глаза колола этим Петровым, а иначе Фёдор Кузьмич, может, и вовсе не знал, есть такой Петров или нет его на свете.

Эта привычка (имеется в виду обязательный лафитник водки перед обедом) и была одной из двух, которых он немного стеснялся. Сам по себе он никогда бы не начал стесняться, потому что делал это дома, без скандала, в меру, с пользой для аппетита и без вреда для окружающих. Но вся штука в том, что жена совсем его засрамила, окончательно затыркала, развила в нём этот самый комплекс неполноценности, и, между прочим, на свою же голову. Вот так, не ведаем, что творим…