Обитаемый остров (Восстановленный полный вариант 1992 года)

– Там оставался Гай, – сказал Максим. – Я надеялся, что Гай пойдет со мной… – Он замолчал, вспоминая бледное потерянное лицо Гая и страшные глаза ротмистра, и горячие толчки в грудь и живот, и ощущение бессилия и обиды. – Это, конечно, была глупость, – сказал он. – Но тогда я этого не понимал.

– Вы принимали участие в операциях? – спросил позади грузный Мемо.

– Я уже рассказывал.

– Повторите!

– Я принимал участие в одной операции, когда были захвачены Кетшеф, Орди, вы и еще двое, не назвавших себя. Один из них был с искусственной рукой, профессиональный революционер.

– Как же вы объясняете такую поспешность вашего ротмистра? Ведь для того, чтобы кандидат получил право на испытание кровью, ему нужно сначала принять участие по меньшей мере в трех операциях.

– Не знаю. Я знаю только, что он мне не доверял. Я сам не понимаю, почему он послал меня расстреливать…

– А почему он, собственно, стрелял в вас?

– По-моему, он испугался. Я хотел отобрать у него пистолет…

– Не понимаю я, – сказал человек с длинными волосами. – Ну не доверял он вам. Ну, для проверки послал казнить…

– Подождите, Лесник, – сказал Мемо. – Это все разговоры. Доктор, на вашем месте я бы его осмотрел. Что-то я не очень верю в эту историю с ротмистром.

– Я не могу осматривать в темноте, – раздраженно сказал Доктор.

– А вы зажгите свет, – посоветовал Максим. – Все равно я вас вижу.

Наступило молчание.

– Как так – видите? – спросил широкоплечий.

Максим пожал плечами.

– Вижу, – сказал он.

– Что за вздор, – сказал Мемо. – Ну, что я сейчас делаю, если вы видите?

Максим обернулся.

– Вы наставили на меня… то-есть, это вам кажется, что на меня, а на самом деле на Доктора… ручной пулемет. Вы – Мемо Грамену, я вас знаю. На правой щеке у вас царапина, раньше ее не было.

– Нокталопия, – проворчал Доктор. – Давайте зажигать свет. Глупо. Он нас видит, а мы его не видим. – Он нащупал перед собой спички и стал чиркать одну за другой. Они ломались.

– Да, – сказал Мемо. – Конечно, глупо. Отсюда он выйдет либо нашим, либо не выйдет совсем.

– Позвольте-ка… – Максим протянул руку, отобрал у Доктора спички и зажег свечу.

Все зажмурились, прикрывая ладонью глаза. Доктор немедленно закурил.

– Раздевайтесь, – сказал он, треща трубкой.

Максим стянул через голову брезентовую рубаху. Все уставились на его грудь. Доктор выбрался из-за стола, подошел к Максиму и принялся вертеть его в разные стороны, ощупывая крепкими холодными пальцами. Было тихо. Потом длинноволосый сказал с каким-то сожалением:

– Красивый мальчик. Сын у меня был… тоже…

Ему никто не ответил, он тяжело поднялся, пошарил в углу, с трудом поднял и водрузил на стол большую оплетенную бутыль. Потом выставил три кружки.

– Можно будет по-очереди, – объяснил он. – Ежели кто хочет покушать, то сыр найдется. И лук…

– Погодите, Лесник, – раздраженно сказал широкоплечий. – Отодвиньте бутылку, мне ничего не видно… Ну, что, Доктор?

Доктор еще раз прошелся по Максиму холодными пальцами, окутался дымом и сел на свое место.

– Налей-ка мне, Лесник, – сказал он. – Такие обстоятельства надобно запить… Одевайтесь, – сказал он Максиму. – И не улыбайтесь, как майская роза. У меня будет к вам несколько вопросов.

Максим оделся. Доктор отхлебнул из кружки, сморщился и спросил:

– Когда, говорите, в вас стреляли?

– Сорок семь дней назад.

– Из чего, вы говорите, стреляли?

– Из пистолета. Из армейского пистолета.

Доктор снова отхлебнул, снова сморщился и проговорил, обращаясь к широкоплечему:

– Я бы голову дал на отсечение, что в этого молодчика действительно стреляли из армейского пистолета, причем с очень короткой дистанции, но не сорок семь дней назад, а по меньшей мере сто сорок семь… Где пули? – спросил он вдруг Максима.

– Они вышли, и я их выбросил.

– Слушайте, как вас… Мак! Вы врете. Признайтесь, как вам это сделали?

Максим покусал губу.

– Я говорю правду. Вы просто не знаете, как у нас быстро заживают раны. Я не вру. – Он помолчал. – Впрочем, меня легко проверить. Разрежьте мне руку. Если надрез будет неглубокий, я затяну его на десять-пятнадцать минут.

– Это правда, – сказала Орди. Она заговорила впервые за все время. – Это видела я сама. Он чистил картошку и обрезал палец. Через полчаса остался только белый шрам, а на другой день вообще уже ничего не было. Я думаю, он действительно горец. Гэл рассказывал про древнюю горскую медицину, они умеют заговаривать раны.

– Ах, горская медицина… – сказал Доктор, снова окутываясь дымом. – Ну, что же, предположим. Правда, порезанный палец – это одно, а семь пуль в упор – это другое, но – предположим… То, что раны заросли так поспешно, – не самое удивительное. Я хотел бы, что бы мне объяснили другое. В молодом человеке семь дыр. И если эти дыры были действительно проделаны настоящими пистолетными пулями, то по крайней мере четыре из них – каждая в отдельности, заметьте! – были смертельными.

Лесник охнул и молитвенно сложил руки.

– Какого черта? – сказал широкоплечий.