Обитатели холмов

— Помолчи, Шишак, — зашептал Орех, потому что Шишак негодующе подобрался. — Силой мил не будешь. Подождем, посмотрим, что они сами-то могут. — И сказал вслух: — Как вы понимаете, наши рассказы передаются из поколения в поколение. И мы живем так, как жили наши деды и деды наших дедов. У вас все по-другому. Мы это поняли, и нам кажется, что ваши новые взгляды и мысли очень интересны. Но теперь нам хочется послушать, какие истории рассказывают у вас.

— Мы не часто рассказываем старинные истории, — сказал Барабанчик. — Наши рассказы и стихи обычно о нас самих. Даже уже известное вам «Очертание» Ракитника теперь считается старомодным. Мы не слишком увлекаемся Эль-Ахрайрахом. Это не значит, что ваш приятель рассказывал плохо, — история очаровательна, — торопливо добавил он.

— Эль-Ахрайрах — мастер на выдумки, — вмешался Алтейка, — а выдумка кроликам нужна всегда.

— Нет, — произнес новый голос, раздавшийся в дальнем конце пещеры, за спиной Барабанчика. — Кроликам нужно чувство собственного достоинства и — что самое главное — готовность примириться с судьбой.

— Мы считаем, что такого поэта, как Дубравка, у нас не было много-много месяцев, — сказал Барабанчик. — Очень многообещающий. Хотите послушать?

— Да, да, — послышалось со всех сторон. — Дубравка!

— Орех, — неожиданно проговорил Пятик, — мне нужно точно понять, что такое этот Дубравка, но один я боюсь подходить ближе. Давай вместе?

— Что ты хочешь этим сказать, Пятик? Чего ты опять испугался?

— О Фрит небесный! — дрожа, шепнул Пятик. — Мне же слышно отсюда его запах. Его-то я и боюсь.

— Пятик, не говори глупости! Он пахнет так же, как все остальные.

— Он пахнет, как сбитое дождем ячменное зерно, гниющее в поле. Он пахнет, как раненый крот, который не смог уползти в свою нору.

— А по мне — так он пахнет, как толстый, большой кролик, в животе у которого полно морковки. Но я подойду с тобой вместе.

Когда, протиснувшись сквозь толпу, они подобрались к другому концу пещеры, Орех с удивлением увидел, что Дубравка простой недомерок. В Сэндлфорде такого бы никто никогда не попросил что-нибудь рассказать, разве что в кругу нескольких приятелей. Вид у Дубравки был лихой и отчаянный, уши так и ходили ходуном. Начав говорить, он, казалось, постепенно забыл о слушателях, и все время поворачивал голову в сторону тоннеля, который темнел у него за спиной, будто прислушиваясь к какому-то неведомому, слышному только ему одному, звуку. Голос его завораживал, как движение света и ветра над лугом, и вскоре, почувствовав ритм стиха, в пещере замолкли все.

Гуляет ветер, ветер над травою,
Сережки ив серебряных качает
Куда ты, ветер, мчишься так? — Далёко,
За горы и холмы, за край земли. —
Возьми меня с собою прямо ввысь,
И я помчусь, я стану Кролик Ветра
Там, в небе перистом, где небеса и кролик.

Река бежит, бежит себе над галькой,
Меж синих вероник и желтых лилий.
Куда ты мчишься так, река? — Далёко,
Всю ночь скольжу за вересковый склон. —
Возьми меня, река в сиянье звездном,
И я помчусь, я стану Кролик Рек
За гладью вод, где зелень вод и кролик.

Летит по осени дождь листьев желтых, бурых.
Шуршат в канаве листья, виснут на ограде.
Куда вы мчитесь? — Мы уйдем далёко,
Куда дожди и ягоды уходят. —
Возьмите и меня в глубь темных странствий.
Помчусь за вами, стану Кролик Листьев
В глубинах недр, где лишь земля и кролик.

Под вечер Фрит лежит на красных тучах.
Я здесь, милорд, бегу в траве высокой.
Возьми меня с собой за лес и горы,
Туда, где сердце тишины и света.
Я рад отдать тебе дыханье жизни,
О солнца круг; слепящий круг и кролик!

На мордочке заслушавшегося Пятика отражались одновременно глубочайшее внимание и невероятный ужас. Казалось, он впитывает каждое слово и в то же время умирает от страха. Один раз он затаил дыхание, словно испугавшись собственных, недодуманных даже, мыслей, а к концу просто совсем потерял над собой контроль. Он скалил зубы и облизывался, как Черничка на дороге возле мертвого ежика.