На следующий день рано утром испанец н сопровождении нескольких матросов сошел на берег. «Ступив на землю, — пишет он, —мы прежде всего опустились на колени и воздали благодарение Господу и Пресвятой Деве Марии, без вмешательства которых все мы давно погибли бы». Затем они именем короля Испании «завладели» незнакомой землей и водрузили на ней испанский флаг. Когда мы читаем сегодня об этом торжественном церемониале, его пафос и гнусная надменность вызывают в нас чувство жалости. Ибо как еще мы можем относиться к этой горстке жадных авантюристов, «завладевающих» бессмертными дикими пространствами от имени какого‑то гнуса, который отделен от этих пространств четырьмя тысячами миль, который никогда этих мест не видел и ничего о них не слышал и который никогда не сможет понять их лучше, чем сами коренные жители? Ибо землей никогда не «завладевают». Земля — сама владычица.
Так или иначе, завершив сей ритуал благочестия и преданности, испанцы распрямили после молитвы спины и, столкнувшись лицом к лицу с индейцами, которые к тому времени осмелились подойти к ним довольно близко, привлеченные всей этой елейной молебенной галиматьей, дали по ним залп из мушкетов («дабы они не слишком напирали и угрожали»). Двое или трое индейцев неуклюже, как плахи, рухнули на землю, а остальные с пронзительными воплями ринулись в лес. Так, одним махом здесь было утверждено христианство и заморское правление.
После этого взоры испанцев устремились на индейскую деревню; они начали грабить и расхищать ее с ловкостью, которая приходит после долгой практики. Но когда европейцы, переходя от одной хижины к другой, не обнаружили ни ящиков с золотыми слитками, не сундуков с изумрудами, когда они воочию убедились, что даже кувшины, горшки и кухонная утварь индейцев были сделаны не из золота или серебра, а грубо слеплены из обожженной глины, ярость закипела в них еще сильнее. Решив, что их заманили в ловушку и сыграли с ними злую шутку, они начали бить и крушить все подряд, что попадалось под руку. Это чувство обиды, это «целомудренное» негодование вкрапливается между строк и в записки испанца. По существу, мы просвещаемся, знакомясь с многочисленными памятниками раннего американского критицизма, которые, если не обращать внимание на ряд встречающихся в них архаических оборотов, кажутся нам поразительно знакомыми — будто они были написаны только вчера. Вот, например, такая запись: «Эта дикая, варварская раса с кровожадными обычаями ведет мерзостный и низменный образ жизни, достойный скорее неукрощенных тварей, нежели людей. Они живут в темноте, а стиль существования» доступный нам, им неведом; можно подумать, что сам Всевышний предал их забвению — так далеки они от всякого света.
Прежде чем расстаться с нашим одноглазым героем, можно не без иронии заметить, с каким презрением проходил он мимо «золота на улицах», к которому стремился всем своим существом. Трудно найти другой более выразительный пример близорукости одноглаюго испанца. Ибо золото было рядом неистощимая золотая жила, которую без конца могла бы питать удивительная глина тих мест и которой без конца пользовалось бы человечество и платило бы за нее. Испанец же, снедаемый жаждой по золоту, игнорировал эту жилу, скорчив гримасу отвращения и презрительно потянув ноздрями. Факт этот явился историей и одновременно прорицанием, в нем суть той грубой ошибки, которую допустила Европа в отношении Америки.
Так или иначе обо всех этих исследователях и авантюристах, как ранних, так и поздних, к–оторые возвращались из странствий к берегам Америки озлобленными, не обнаружив на земле индейцев разбросанных слитков золота, следует сказать, что они терпели неудачи не потому, что там не было золота, а потому, что они не знали, где и как искать его, потому что они не видели его даже у себя под носом — короче, они были неудачниками просто потому, что были одноглазы. Настоящее же золото, действительно чистая руда, существовало там тоже в великих количествах и зачастую обнаруживалось, как и предполагали эти люди, прямо на поверхности земли. Это лишь один из незначительных и не столь интересных эпизодов из истории Америки — крае, о котором недальновидные европейцы сочиняли самые невероятные мифы, как, например, небылицу о золоте, валяющемся «на улицах».