Обитель

Безо всякого усилия Артём сбросил его слабую старческую руку, но на помощь священнику пришло сразу несколько других рук, торопливых и жадных. Ухватиться Артёму было не за что – неожиданно для себя самого он повалился спиной назад, это казалось ему почти смешным – он не боялся никого из лагерников и чувствовал себя сильнее любого из них в отдельности, что они могли ему сделать?..

…Но для начала Артёма просто не стали ловить – сковырнув его с нар, все вдруг, не сговариваясь, отстранились, и он с хрястом в рёбрах и красными брызгами внутри черепной коробки грохнулся на бок, прямо об каменный пол, не успев собраться… одновременно почувствовал звонкий ожог в колене, оказавшемся связанным с мозгом доброй сотней стремительных телеграфных линий, пробивших острую брешь в сознании: ужас, ужас, ужас, шлём срочную молнию, сто молний – тут боль, болит, больно!

Но этого всем показалось мало, одна рука вцепилась Артёму в ухо, другая в бок, чей-то мосластый кулак тыкал, примериваясь, в бровь… он попытался встать, но его вдавили назад, пнули в грудь, наступили на живот – только обилие слабых и промёрзших до неловкости и зябкой суетности людей мешало немедленно разорвать его на части.

Напуганный Граков вновь залез на печку, взвыл оттуда, пряча глаза в ладонях.

– …Нераскаянный!.. – вскрикивал Зиновий. – Гниёшь заживо… Злосмрадие в тебе – душа гниёт!.. Маловер, и вор, и плут, и охальник – выплюну тебя… ни рыба ни мясо – выплюну!

“…Выплюнешь, ага, – успел подумать Артём, точно понимающий, что его сейчас убьют, хотя от этого ему не становилось менее забавно и смешно, – а рыбу и мясо не выплюнул бы, сжевал бы…”

Исхитрившись, Артём, вывернулся и лёг лицом вниз, постаравшись прикрыть башку руками – его толкали, клевали, долбили, топтали, месили, щипали, тёрли, трепали, кромсали, кусали, надрывали, растаскивали по куску…

– Владычка! – позвал он плачущим, но чуть дурачащимся голосом – ему стыдно было кричать всерьёз. – Убивают!

Владычка смотрел своим глазом и не шевелился.

– Эй! – раздался уверенный голос. – Хватит, эй, русские!.. Что творишь? – это был Хасаев.

Артём ощутил, что терзающих его рук стало меньше, но Хасаев всё равно не справлялся – он крикнул дежурных, но те, кажется, не поспешили на помощь.

Зато в толпу влез беспризорник и, не забывая кричать то “Ам, кулёшика!”, то “Куада, а мне?” – вцепился уродливой своей рукой – ладно бы пятью – четырьмя пальцами – Артёму в едва отросшие волосы, соскабливая кожу с его головы под свои грязные ногти, – как будто Артём и был этим, наконец обнаружившимся, кулёшиком, который нужно было поделить.

Кричали так, словно все расползшиеся вчера гадкие грехи сползлись в Артёма и заселились в нём, – а значит, могли вернуться к любому из его соседей: кому в ухо юркнуть, кому зарыться в пупок, кому в ноздрю нырнуть.

…Этого нельзя было допустить – чистоту души надо стеречь и охранять…

“А ведь правда забьют!” – ещё раз, всё с тем же почти даже смешливым чувством, понял Артём.

Только сердце прыгало внутри его, как отдельное, живое и несогласное: тебя, может, и убьют, а меня? меня за что? пусть тебя бьют, а меня выпусти!..

Не хватало лишь одного сильного удара куда-нибудь в темя, чтоб жизнь отцепилась наконец и понеслась – теряя на лету последние перья, со слезящимися глазами, с лёгкими, полными нового воздуха.

Ангел Артёма сидел на его нарах, пересыпал наскобленную извёстку из ладони в ладонь, как дитя в песочнице.

– Шакалы, мать вашу, по местам! – заорали красноармейцы. – Быстро, бля, шакалы!

Кому-то угодило в спину прикладом, кому-то в пузо сапогом.

Артёма оставили вмиг – он лежал один, так и держа руки на голове, прилипшие к вискам и затылку, оттого что всё было в крови.

– Куда спешим? – спросил чекист в своей кожанке, оставшийся стоять у входа со своим колокольчиком – верно, побоялся его поранить и разбить в сутолоке. – Разве мы плохо вас лишаем живота? Думаете, мы сами не успеем, если вы не поможете, граждане?.. В конце концов, есть какой-то порядок, очередь – зачем толпиться?

Голос его снова выдавал хмельную и оползающую улыбку – белое с пюсовым – на лице.

– Они тут богу молились! – вдруг громко пожаловался беспалый беспризорник.

Чекист перевёл взгляд на Зиновия.

– Зиновий, пёс волосатый, надумал отречься?

– От Антихриста, – сказал, как плюнул, батюшка.

– Ну, жди, пока мы твою паству доедим, – согласился чекист.

– Я ещё посмеюся вашей погибели, – вдруг ответил батюшка Зиновий громко и уверенно.

Чекисту, впрочем, не было интереса продолжать разговор – достав бумагу из кармана и расправив её в воздухе, он спросил:

– Горя… И! Нов… Артём!.. который тут?

* * *

Батюшка Зиновий полз за Артёмом вслед, пока его вели:

– Прости меня, сыночка мой! Прости!

Артём оглянулся растерянно: о чём это он? Чего хочет? Всё разом перестало быть забавным.