Обитель

Артём раскрутил фляжку и отпил. На таком ветру – ничего не почувствовал вовсе. Всё горевшее и перегоравшее внутри за последние недели, дни, часы – сразу растворило водку, или что там, спирт, без остатка. Отпил ещё, даже во рту подержал…

Пока жидкость была во рту – всё-таки спирт, да – она ощущалась. Но едва проглотил – снова пропала. Только переводить… Подал фляжку Гале.

Она сделала быстрый и короткий глоток и молча вернула фляжку Артёму.

– Ты знаешь куда мы? – спросил.

Вдалеке виднелись ещё острова. Нехорошо было бы уткнуться в какой-нибудь из них и обнаружить там дальнюю командировку.

Галя снова посмотрела на Артёма: у неё появилась эта манера, оглядывать его прежде чем отвечать – тот ли пред ней человек, что был раньше, можно ли с ним говорить.

– Мы тут плавали с Фёдором, – коротко и громко ответила она, и снова поддала, рывками, оборотов мотору.

Артём кивнул. Плавали и плавали. При чём тут он только.

– Можно, я съем что-нибудь? – спросил он.

“Нагонят сейчас – опять пожрать не дадут”, – подумал.

– Да, – ответила Галя, глядя не на Артёма, но куда-то поверх его.

Нож, банка консервов. Торопясь, открыл. Доставал рыбу руками и ел. Отломил хлеба. Рыба, хлеб, вкусно.

Опять раскрутил фляжку, снова выпил.

Наконец ощутил что-то вроде укола в жилу на виске: пополз жар.

На Галю не смотрел – вдруг ей не нравится то, чем он занят – тогда придётся чувствовать себя стеснённо, что-то делать для преодоления этого чувства.

В отупелости, с заложенными ушами, ему стало почти хорошо. Чем меньше помнить, кто ты, как ты и куда ты, тем лучше. Вдвойне сложно помнить, когда ты этого и не знаешь.

Мотор низко гудел, изредка меняя ноту. Или, быть может, Артём менял положение головы, ветер начинал обдувать его иначе – и тогда казалось, что мотор берёт ниже на полтона.

Если прищурить глаза и постараться мыслить и чувствовать чем-то вроде собственной лобной кости, то мотор становится как бы насекомым, жужжащим над головой.

Огромным, но всё-таки не опасным – скорее даже защищающим от какой-то ещё более жуткой опасности.

Иногда это насекомое словно раскачивалось. Иногда заходило чуть вперёд. Но чем дальше, тем всё увереннее держалось ровно над лодкой.

В море попалась полоса воды другого цвета – это, видимо, было встречное и очень быстрое течение.

В полосе играли белухи. Услышав катер, не уплывали, но смотрели. Одна из белух пускала из спины струйку, как кит.

– Поморы говорят, она детей на спине таскает, – неожиданно сказала Галя, чуть сбавив газа. – Покажет спину, – а там как котята сидят.

Артём посмотрел на Галю: она была совершенно успокоенная и даже красивая – только эти её объёмы в кожаных одеждах мешали впечатлению.

Он вдруг улыбнулся Гале и она ответила на его улыбку.

Он жестом предложил ей рыбы, она, тоже молча, покрутила головой.

Артём окунул хлеб в густую, на рыбе, кашу, которую намял пальцами в банке, и повозил там. Ещё четырежды повторил этот приём, напоследок рассмотрел банку и выбросил её за борт. Выставил руку и ловил брызги, время от времени вытирая руки друг о друга, а потом о куртку, а потом о штаны.

Откинулся назад, глянул на небо – оно было томительное и грязное.

Сгущалась где-то впереди мрачная, рваная синь, чтобы не пустить их никуда.

– Обними меня, – попросила Галя. Она давно ждала этого.

* * *

– Смотрю на тебя – как будто ребёнка украла. Ты же ничего не умеешь, – сказала Галя.

Артём не имел возможности ни пожать плечами, ни что-то изобразить лицом: они сидели рядом.

“Ты зато до черта умеешь”, – подумал Артём; но в этом была и правда – она кое-что умела: уверенно вела катер и время от времени вынимала компас и карту, сверялась с ними.

Компас он видел впервые. На катере ехал третий раз в жизни. Карт не понимал.

– Откуда такой катер? – спросил он, отстранившись, глядя на бобровые нарукавники.

Артём давно искал повод отодвинуться, ему было неудобно и снова наползла тоска. Странное чувство, впервые в жизни испытанное: так много ветра, так много простора, а душно, как под кирпичной стеной.

Во рту тоже, неуместный здесь, вкус кирпича. Кирпича и рыбы.

К тому же всё время хотелось оглянуться: не догоняет ли кто. Он время от времени оборачивался и до рези в глазах всматривался.

А она – нет.

– Ладно бы своего… – продолжала Галя, и Артём поначалу даже не понял, о чём речь. – Ты и стрелять, наверное, не умеешь? – спросила она. – Дай мне ещё спирта… Замёрзла… Ты мне показался таким сильным сначала. А что ты можешь? Что ты сидишь тут?

“Может, утопить её?” – медленно и страдальчески думал Артём, изнывая от самого звука её голоса как от прострелов в простуженном ухе. Она старалась говорить громче, чтоб он различал её слова, – и в её старании было что-то ученическое, гимназическое.

Они долго молчали.