Обитель любви

— Презираю себя за то, что напоминаю тебе об этом долге, но не могу иначе. — Она медленно опустила руку, словно сказанное далось ей с трудом. — Три-Вэ, ты овладел мной против моей воли. Это было страшное унижение. Это разрушило дорогие для меня отношения с Бадом. Ты бросил тень сомнения на ребенка, которого я хотела всем сердцем! — она опустила ресницы, но тут же снова подняла на него неумолимые глаза, которые вселяли в него страх. — Ты разлучил меня с Бадом. Ты причинил нам обоим такую боль, которую даже не можешь себе представить. Не хочу опять ворошить старое, просто скажу, что то время было для меня не из легких. Потом я предпочла молчать, хотя должна была говорить. Вместо меня все сказала Юта. И тогда с Бадом случился сердечный удар. О Боже! Я думала, что это убьет его! Я думала, что он умрет!

— Амелия! — надтреснутым голосом произнес Три-Вэ. — Ты думаешь, я не казнил себя за это тысячу раз?!

— Тогда ты должен сделать то, что я скажу.

— Если Кингдон узнает о результатах анализа, это может убить его.

— Или спасти, — возразила она. — Неужели ты не хочешь попытаться спасти его?

— Тесса твой единственный ребенок! Неужели это для тебя не доказательство?

— Ты мой должник, Три-Вэ. Ты мой должник!

Она поднялась с лавки, взяла его под руку, и они пошли к дому. Когда она коснулась его, чувство самоуничижения, от которого Три-Вэ бросало то в жар, то в холод, приобрело оттенок физического удовольствия. На гордом лице Амелии было каменное выражение, появляющееся всегда, когда она была наиболее уязвима. Это была Амелия, которая много лет назад, один-единственный раз в жизни, на какую-то минуту или чуть больше, принадлежала ему. Три-Вэ чувствовал, как ее пальчики сжимают его руку через ткань рукава.

— Ты всегда завидовал Баду, — сказала она. — Завидовал, жаждал и жаждешь отнять все, что ему принадлежало и принадлежит. Его друзей, его способности, его тело. Этот дом! Меня! Тебе невыносима мысль о том, что моя дочь тоже может оказаться его дочерью!

Он потрясенно уставился на нее. Крупный, с понурыми плечами мужчина с седой бородой. Его карие глаза были полны боли. Он смотрел в лицо этой хрупкой женщине, оказавшейся таким знатоком человеческой психологии.

— Все это правда, — закончила она.

Он не ответил. В ту минуту он понял только одно: любовь для него не безликое, абстрактное понятие. У его любви имелось имя, которое отчетливо звучало в его мозгу, повторяемое на все лады — Амелия, Амелия, Амелия...

Он решил уступить. Не из-за горькой справедливости ее упреков и обвинений, а потому, что Амелия значила для него все в этой жизни.

Но желание уберечь Кингдона от беды осталось.

— Я попытаюсь связаться с Ландштейнером, — сказал он и тут же отвернулся, чтобы она не увидела его слез.

Она отпустила его руку и тихо произнесла:

— Я не хотела пенять тебе прошлым, Три-Вэ. Но мы никак не можем понять друг друга А Кингдон... Он так несчастен, и я думаю, есть шанс... — Она замолчала и после паузы добавила: — Тесса должна была узнать об этом гораздо раньше. Я постоянно виню себя за свое молчание. Он кивнул.

— Ты привезешь сюда доктора Ландштейнера?

Он кивнул еще раз.

Ее голос доносился до него будто издалека. Он изумлялся тому, что Амелии удалось пронести через годы свою гордость, свой девичий кодекс чести. Он пытался разобраться в таинственных законах вероятности, которые свели его в жизни с Амелией.

Как только я заслышал шум шагов твоей души,

Почудилось: весь облик мира изменился...

«Черт возьми, вот уж викторианская поэзия тут совершенно ни при чем», — сердясь на самого себя, подумал он.

Он не осмелился открыть рот и что-то сказать. А тем временем они дошли до последнего поворота тропинки. Наконец дом выплыл из густой тени деревьев и стал отчетливо виден. Прищурившись от резкой белизны стен, он наконец произнес:

— Ты права, Амелия. Я всегда завидовал способностям Бада, его успеху, его друзьям. Тому, что Паловерде принадлежит ему. Но он не имеет никакого отношения к моим чувствам к тебе. Я любил тебя уже тогда, когда он даже не смотрел в твою сторону. Я всегда любил тебя. И до сих пор люблю.

7

На другой день Три-Вэ спозаранку уехал в свой офис, который размещался в особняке на Сигнал-хилл. Прикрыв стеклянные двери на веранду, чтобы приглушить шум бурильных установок, Три-Вэ собрался позвонить в Рокфеллеровский институт. Этот звонок был настоящим событием. В те времена из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк звонили очень редко. Даже именитые люди, такие, как Римини и Бад, обычно посылали телеграммы. Дело было не в деньгах. Просто еще не привыкли к тому, что разговор по проводу с человеком, находящимся на противоположном краю материка, никакое не чудо, а самая обычная вещь.

Раньше в этой комнате был кабинет хозяина. Три-Вэ уселся за бывший письменный стол, расшнуровал свои рабочие башмаки, взял попавшийся под руку использованный конверт и написал на нем для себя: ПРИВЕЗТИ ЛАНДШТЕЙНЕРА.

Он обещал это Амелии в минуту высочайшего эмоционального напряжения. Теперь он должен был выполнить свое обещание.