Обитель любви

— Я... Мама, я думаю, что ребенок от меня. — Сказав это, Три-Вэ еще ниже опустил голову. Признание не только не принесло облегчения, но заставило его почувствовать себя еще большим преступником. — Они любили друг друга, она и Бад, но я встал между ними. Может, я убил ее.

Донья Эсперанца смотрела на человека, расставаться с которым не хотела больше всего на свете. Во взгляде у нее была нежность, хотя под запавшими глазами болезнь оставила темные тени.

— Три-Вэ, ты не должен так убиваться.

— Как я могу все поправить?

— А какой смысл казнить себя? — вопросом на вопрос ответила донья Эсперанца. — Прошлое есть прошлое, будущее же — не в нашей власти, а в руках Господа. Сегодня утром мы с Марией говорили об этом.

— С Марией? — Он поднял голову. — Значит, тебе известно, где сейчас Амелия?

На какое-то мгновение лицо доньи Эсперанцы осветила ставшая уже редкой улыбка. В ней он увидел проблеск надежды.

— Но ты ведь не веришь во все эти старушечьи языческие бредни, верно?

— Я хочу верить, — сказал он. — Я хочу знать, где она.

— Я бы все отдала за то, чтобы хоть одним глазком посмотреть на малыша, — сказала донья Эсперанца.

— И я тоже. — Он помолчал и вдруг добавил: — Может, его нет в живых.

— Винсенте, не надо. — Она взяла его за руку.

— Мама, я не должен обременять тебя сейчас своими невзгодами.

— Я сама попросила тебя рассказать, — ответила она и, взяв его за руку, прижала ее к своей щеке. Глаза ее закрылись. Снадобье Марии навевало сон.

Три-Вэ, не убирая руки, прижатой к горячей сухой коже материнского лица, посмотрел на портрет деда. Белый конь казался настоящим гигантом, художник изобразил его как-то неестественно расставившим ноги. Дону Винсенте на портрете было около тридцати. Казалось, будто он танцует, а не сидит в седле. Достоверен был, пожалуй, только его костюм. Тот самый расшитый серебром костюм, в котором Три-Вэ был на фанданго...

«В душе я такой же игрок», — подумал Три-Вэ.

Бад выслал ему почтой чек на сумму, равнявшуюся его доле в «Паловерде ойл». На эти деньги Три-Вэ купил участок земли, где, по его предположению, должна быть нефть. Юта поощряла его усилия, хоть по складу характера терпеть не могла азартных игр и риска. Ее зависть к невестке вновь смешалась с ревностью и вспыхнула с новой силой. И неважно, что Амелия покинула Лос-Анджелес. Для полного торжества Юты этого было недостаточно. А ей хотелось торжествовать полную победу. Теперь вопрос о превосходстве Юты мог разрешиться только одним способом: у кого из них будет больше денег. Ей непременно нужно было стать богаче Амелии, и нефть должна была помочь ей в этом.

— Надо найти богатый фонтан, — сказала она Три-Вэ.

Он перестал бурить в районе главных лос-анджелесских разработок, начало которым, в сущности, положил сам Там он мог столкнуться с братом. Он бурил на востоке и западе округа, вел геологическую разведку в соответствии с законом о добыче полезных ископаемых. Одна скважина рядом с выходами на поверхность нефти вдруг забила фонтаном, но Юта продала ее, сказав, что она неприбыльна.

Донья Эсперанца задышала ровнее и отпустила руку сына. Три-Вэ мягко убрал ее и прикрыл мать покрывалом. Он поцеловал ее в седую голову и на цыпочках вышел из комнаты.

Мария сидела за дверью на полу и была похожа на маленькую девочку. Точно так же она сидела когда-то в галерее Паловерде, ожидая, когда ее примут на службу. Она подняла глаза на Три-Вэ. Под туго натянутой кожей лица проглядывали все кости черепа. Жили, казалось, только глаза. «Наверно, ей далеко за восемьдесят», — подумал он.

Он опустился рядом со старухой, вдыхая исходящий от нее запах травы и оливкового масла.

— Мама сказала, что ты говорила с ней о миссис Ван Влит... об Амелии...

— Это которой нет теперь в Лос-Анджелесе?

— Где она?

Она скрипуче засмеялась.

— С чего ты взял, что мне известно больше, чем остальным?

Он вздохнул.

— Помоги мне, Мария.

Она обратила на него долгий изучающий взгляд.

— Скоро мои дела будут на земле закончены, — сказала она, — и я умру.

— Мария!

— Я не могу помочь тебе. Придет время, и ты испытаешь скорбь и чувство вины. Ты отнял у брата, брат отнимет у тебя.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я говорю о жизни и смерти, — таинственно ответила она.

Раздраженный Три-Вэ поднялся с пола и сердито молча уставился на старуху.

Покрытая шалью голова склонилась к поджатым коленям, старушечье лицо спряталось.

— Никому не пожелаешь такого дара, как у меня, — сказала Мария.

3