Обитель милосердия [сборник]

К концу дня сердечную недостаточность сняли, а уже на другой день, воспользовавшись улучшением, Карась вынул трубку. Теперь у Ирины Борисовны появилась нежданная проблема: больным овладело желание мочиться. Раздраженно преодолевая ее сопротивление, он то и дело садился на кровати, требуя «утку», и с трудом, тужась, отчего на висках подрагивали лиловые вены, выдавливал из себя по нескольку капель. Он как-то заметно ослабел и, уклоняясь от прогулок по коридорам, все чаще молчал. Не выпуская руку жены, лежал, глядя в пространство. Тем не менее в целом положение стабилизировалось, и Карась потихоньку готовил больного к выписке. Поэтому, когда услышал под дверью кабинета осторожные, нутром узнаваемые шаги, тревожно напрягся.

— Ну, что у вас опять? Я занят.

— Я бы попросила вызвать невропатолога, — смущаясь и от собственной настырности, и от непривычной грубости холеного в обхождении заведующего, произнесла Шохина. — У него какая-то депрессия, и потом это маниакальное стремление через каждые пять минут… — она замолкла, потому что Карась вдруг хихикнул.

— Ну, знаете, разлюбезная моя, — подчеркивая изумление, он покачал головой, — я, между нами, девочками, уже начал тихо проклинать тот день, когда поддался на Динкины уговоры. Вы ж просто затретировали отделение своими бесконечными претензиями. Вчера вы потребовали, чтобы проверили, те ли таблетки дают вашему мужу. А потом медсестра, между прочим, добросовестнейшая девочка, час рыдала в ординаторской.

— Мне показалось… Ведь бывают случаи, вы знаете…

— У нас не бывает, — отрезал Карась. — Чего прикажете ждать завтра?

— Я понимаю, я отнимаю много времени, но я чувствую своего мужа. Вот тогда с сердцем…

— Слушайте, а зачем вам врач? — огорошил он ее. — По-моему, вам вообще врачи не нужны. Вы ж все за всех знаете. Зачем я как лечащий врач?

— Илья Зиновьевич, не обижайтесь, мы так благодарны за операцию, но у вас-то их много, можно и пропустить что-то, а у меня только он один и есть.

Голос ее как-то «поплыл», и Карась, не выносивший женских слез, поспешно закончил:

— Давайте договоримся: я — врач, ваш муж — больной, вы — жена больного. Я лечу — ваш муж лечится — вы мне верите. А не наоборот. И вообще: ваш муж идет на поправку. Не без отклонений, конечно, но в целом динамика стабильная. Поэтому из списка тяжелых в приемном отделении мы его исключаем. Так что с завтрашнего дня милости прошу на общих основаниях три раза в неделю с четырех до шести. А хандрит он совершенно естественно: в его возрасте все это не может не выматывать. Наверное, домой просится?

— Просится.

— Вот через пару дней и решим. Дома он живенько повеселеет. — При упоминании о доме лицо ее оживилось.

— Решено? А то я, честное слово, скоро через вас стану посмешищем в собственном отделении.

Проводив посетительницу, он прошел в ординаторскую, где Татьяничева мягко выговаривала молоденькому стажеру, который благодарно кивал при каждом ее слове.

При виде заведующего он поспешно поднялся, проведя одновременно рукой по волосам.

«Экий аккуратненький», — мимоходом с неприязнью отметил Карась.

— Я завтра уезжаю в Москву, — объявил он Татьяничевой. — Вы остаетесь за меня.

— Хорошо, — без выражения согласилась она. Обыденностью голоса она как бы подчеркивала, что о предыдущем разговоре начисто забыла.

— Я снял Шохину трубку, — не поверил ей Карась. — Сейчас положение нормализовалось. Думаю, теперь могу ненадолго отлучиться.

Татьяничева внимательно слушала заведующего, будто сообщение о Шохине и впрямь оказалось для нее новостью.

— Все-таки я бы попросил…

— Не волнуйтесь, Илья Зиновьевич, за вашим пациентом будет самый внимательный присмотр.

— Организм предельно изношен, а за эти сутки пришлось ввести столько препаратов…

— Да, конечно, — Татьяничева прикрыла глаза. — Ваша требовательность к себе — образец для всего отделения.

Карась вздрогнул от этой оплеухи, зыркнул на стажера, но тот, подавшись вперед, столь благостно внимал уроку врачебной этики, что Карась только неловко кивнул.

— Удачи вам, Илья Зиновьевич, — пожелала Татьяничева.

Он проснулся от страшной, пульсирующей в мозгу головной боли. Было ощущение, будто левую сторону черепа взрывают динамитом, но, не в силах взорвать разом старую слежалую породу, скалывают кусками, неуклонно подбираясь к сердцевине, чтобы оттуда уже направленным взрывом развалить на части. Левой половины лица, как и левой половины туловища он больше не чувствовал. Словно взяли и оттяпали часть тела. Поспешно, путаясь в проводах, дотянулся до переключателя вызова.

— Ну, что у вас? — Молоденькая, с нежным личиком отличницы медсестра в накинутом наизнанку халате сдержала зевоту.

— Д-де, в-вот не м-м… — Он отчаялся: звуки исходили из него невообразимо, неузнаваемо изуродованными, к тому же рождение их вызывало в голове новые схватки. Он провел по виску и далее сверху вниз вдоль левой стороны тела.