Обитель ночи

— Чушь! Вы недалекий американский мальчишка, который верит всем нелепостям и выдумкам о мире. Вы слишком материальны, и это не дает вам постичь истину.

— Кто дал вам право относиться ко мне свысока, Херцог?

Нэнси поспешила вмешаться.

— Джек, пожалуйста! Пусть говорит, дайте ему высказаться. — Она посмотрела на умирающего.

Херцог закашлялся, и его жуткое изможденное лицо скривилось, изобразив некое подобие улыбки. Это напоминало хищный оскал черепа — таким высохшим и костлявым было его лицо, и Нэнси отпрянула, хотя и попыталась выдержать его взгляд.

— Этот мальчишка не верит мне. Иного я и не ждал. Но вы поверите и поймете. Вот почему я вызвал вас сюда, прислав вам ту костяную трубу. Видите ли, я много лет помогал вашей карьере и рекомендовал издателю повысить вас, еще не понимая, чего ради делаю это. Вернее, я считал, что ценю ваши профессиональные качества и успехи. Именно так и действуют цари Шангри-Ла. Мы всегда последними узнаем об истинных мотивах наших деяний. Я послал вам кость, руководствуясь инструкциями Оракула. Оракул знал, что вы понесете ее Джеку Адамсу. Джек — единственный в Дели, кто способен идентифицировать такую вещь, и единственный, кто мог привести вас сюда. Как только Джек Адамс увидел кость и понял ее ценность, он уже не мог противостоять собственному тщеславию. Оракул знал, что Адамс готов на все, лишь бы узнать, где я нашел реликвию. Кость стала отличной приманкой.

Херцог помедлил, и его глаза помутнели, словно он уносился назад, в воспоминания, считая реальностью именно их, а не дрожащие тени пещеры.

51

Антон Херцог заглянул в далекое прошлое. Перед его взором появилась каменная фигура рыцаря в величественном соборе: голова покоится на подушке, руки скрещены на груди. Он будет лежать здесь вечно… Если бы он только мог открыть этим людям хотя бы часть этих видений. Он зашелся кашлем, острой болью пронизавшим грудь; легкие уже отказывали, времени осталось слишком мало. Слишком мало, чтобы думать, вспоминать, жить. Чтобы высечь свою жизнь на этих суровых безрадостных камнях. Какое-то время его будет поддерживать опиум, но потом зелье перестанет действовать, и Херцог скользнет по спирали в темноту. И спирали той не будет конца, если только за ним не придут. Если за ним не придут из Шангри-Ла.

С чего же начать? Как объяснить им, что он открыл и каковы страшные последствия этого? Херцог неторопливо приступил к рассказу, воскрешая прошлое в надежде, что оно само заскользит в танце на обступивших его темных стенах пещеры. Он слышал собственный голос как будто со стороны — слабый хриплый шепот.

— Как-то раз худой, аскетичный, коротко стриженный человек в штатском попытался перейти мост Бремерверде. Это было двадцатого мая тысяча девятьсот сорок пятого года, война кончилась…

Херцог снова закашлялся, чувствуя невероятную боль в легких. Когда она чуть улеглась, позволяя сделать вдох, он продолжил:

— Мост охраняли британские солдаты. Они окликнули прохожего. Его правый глаз прикрывала перевязь, а при себе он имел документы на имя Хитцингера. В последующих донесениях солдаты в один голос утверждали, что человек был очень странный. Документы были явно фальшивые, поэтому солдаты арестовали его и доставили в ближайшее отделение военной полиции. Там его в течение трех дней и трех ночей допрашивали, пока, вконец измотанный, он не снял свою перевязь и не сказал: «Мое имя — Генрих Гиммлер, я рейхсфюрер СС. Хайль Гитлер!»

Херцог застонал, боль вновь скрутила его. Жень погасил зажигалку, и в темноте пещеры три пилигрима дожидались продолжения рассказа…

— Разумеется, поначалу ему не поверили, решив, что он сумасшедший. Его раздели и предложили на выбор американский костюм или одеяло беженца. Он выбрал одеяло. Его собрались осмотреть на предмет ампулы с ядом, но они не успели: ампула была имплантирована в один из зубов, и он раскусил ее. Его похоронили в лесу, в безымянной могиле…

Дрожащим от страха голосом Нэнси перебила:

— Зачем вы нам рассказываете это, Херцог? Вы что, симпатизируете этому извергу? Почему вы отправились за отцовской мечтой?

— Дитя мое, симпатия или антипатия здесь ни при чем. Мой отец Феликс Кениг несколько раз встречался с этим, как вы сказали, извергом и рассказывал мне, что этот человек придерживался абсолютно иной этической системы. Судить его по общепринятым меркам бессмысленно. Он был как африканский шаман. Монах-воитель из другого мира. Он не был европейцем, живущим по законам совести и морали иудейско-христианской цивилизации. За двенадцать лет, пока нацисты были у власти, на берегах Рейна поднялась новая цивилизация и родилась новая этика, кардинально отличная от всего, что ей предшествовало…

На этот раз Херцога прервал Джек:

— Вот как надо рассказывать о банде преступников!

Последовало молчание, поскольку реплика Адамса прервала транс Херцога. Затем из темноты вновь зазвучал тихий бесстрастный голос: