Обитель подводных мореходов

- Ложись на спину! - пересиливая океанский рёв, прокричал Егор. И Сенин услышал его. Поймав момент, когда лодка в очередной раз оказалась на наклонном киле и корма ушла под воду, Непрядов и Червоненко подцепили старшину и выволокли на палубу.

Выключившись из аппарата, Сенин долго не мог отдышаться, с шумом втягивая в себя сырой штормовой воздух. Даже через мутные стёкла очков было видно, как он смертельно устал.

- Троса... распутал, - сдавленно выжал из груди слова, показывая при этом большой палец. - Всё в норме.

- Спасибо за службу, старшина, - только и мог обрадованно ответить Егор.

Держась друг за друга, они едва не ползком стали пробираться к рубке.

И вот опять ожили, задышали дизеля. Какое-то время лодка шла в надводном положении, перемигиваясь семоафором с танкером, а потом, вобрав в цистерны порцию забортной воды, ушла под ревущие волны. Качка улеглась, и в отсеках настала привычная, давно желанная тишина.

Теперь уже никто не сомневался, что с каждым шагом винта неизменно близилась встреча с родными Северами. Перед самым погружением Тынов каким-то чудом исхитрился поймать в разводах туч Полярную звезду, и лодка устремилась по направлению к ней, пробивая в океанской толще дорогу домой.

Непрядов с ног до головы растёрся у себя в каюте спиртом и ощутил во всём теле приятную, усыпляющую истому. Укрывшись поверх одеяла ещё и меховой курткой, он задремал. То ли во сне, то ли наяву привиделся дед. В долгополой рясе, с окладистой седой бородой и умными глазами, в которых сама вселенская скорбь. Стоя на пригорке у дома, он звал внука протянутыми руками, и в его умоляющем взгляде было столько неизбывной тоски, что Егору захотелось плакать...

Проснулся он внезапно, с ощущением невесть откуда взявшегося страха за своего старика и с какой-то непостижимо волнующей и тёплой нежности к нему. То было, скорее всего, мучительное шевеление собственной совести, оттого что он редко писал своему деду и ещё реже наведывался к нему с тех пор, как стал женатым человеком. "Да провалиться мне пропадом на самое дно, вырвалось в сердцах, - если по возвращении в базу хотя бы на недельку не вырвусь в Укромовку!"

38

Лодка вышла из глубины у самой кромки нейтральных вод. Справа по борту сплошной шероховатой линией тянулись родные берега. Будто истосковавшись, чайки с криком нависали над кормой. Студёное море слегка пошевеливалось, и освежающе вздыхал бродяга Сиверко.

Всё ближе заветная Майва-губа, но душою и сердцем все давно уже на берегу. Здесь каждый изгиб фарватера, каждая нависающая над водой скала давно знакомы и всё-таки представлялись теперь другими, не такими, как много месяцев назад. Быть может, оттого и казалось всё изменившимся, что сами люди сделались не только старше, но и, в меру пережитого, мудрее. Где только не побывали, чего только не повидали в бесконечности лодочных отсеков. Сколько переживаний, надежд и чаяний вместилось в их герметичном объёме, простиравшемся на тысячи подводных миль. И вот предел всех устремлений - родная земля, какой видится сейчас перед глазами.

Стоя в ограждении рубки, Егор мельком представил, как великолепно его экипаж будет выглядеть на торжественном построении. Конечно же моряки принарядятся в форму первого срока. Все неотразимо хороши, подтянуты, снисходительны, вежливы. Блестит на тужурках и бушлатах надраенная латунь пуговиц, белизною отливают на головных уборах чехлы.

Как ни зарекался Непрядов, всё-таки не смог расстаться со своей русой бородкой и усами - рука не поднялась сбрить их. Хотелось испытать, узнает ли его теперь Катя вот таким, - просоленным и проветренным, с усталыми глазами? Он был спокоен, весел и твёрд как истинный мореход и подводник, честно выполнивший свой нелёгкий долг и возвращающийся теперь под крышу родного дома.

День выдался, как назло, пасмурным и ветреным. Однако такой пустяк не заслуживал внимания - дома любая погода хороша. В бинокль Непрядов уже различал пирс и толпившихся на нём людей, среди которых, надо полагать, была и его Катя с сынишкой на руках. Блестела медь строившегося оркестра. И ветер колыхал кормовые флаги ошвартованных у плавбазы субмарин.

Вот он, родной причал. Каждая щербинка в бетонном теле как на ладони, - лёгкий толчок о кранцы, и лодка притёрлась к ним шершавым, будто давно небритым бортом. Чудесной переливчатой трелью грянули в недрах корабля весёлые колокола громкого боя, и посыпал подводный люд на палубу, становясь на баке в две шеренги.

Впервые за всё время долгой, изнурительной автономки видел Непрядов свой экипаж в сборе, - побледневшие, усталые, тронутые неизбывными заботами лица. Колбенев, с выпиравшим животом, предельно собран и внимателен, как перед беседой на международную тему. Чижевский, как искушённый в тайнах дипломатии, снисходительно любезен и горделив. Никогда не изменявший себе Тынов распахнуто весел и прям, тогда как сутуловатый Целиков по привычке уныл и скучен, точно не видел для себя радости на берегу. И только всегда подвижный, деятельный механик выглядел не в меру заторможенным, - словно налетевший на пень лыжник.