Обитель спящих

Нащупав что-то холодное и тяжелое, она швырнула это в ту сторону, где, наверное, был выход из пещеры. Металл загремел о камни, под потолком захлопали крылья вспугнутых летучих мышей. Раина испуганно закрыла голову руками. Вот уже и здесь эти противные мыши! Больше всего на свете она боялась мышей, змей и насекомых. И темноты. А сейчас на нее навалилось все вместе — и мыши, и темнота, и голод.

Голод? Неужели началось? Неужели она начинает умирать от голода? Так быстро? Да что же это такое! Ей жадно захотелось всего сразу: фруктов, меда, белого хлеба. Хотя бы корочку…

Она с опаской привстала и пошарила вокруг себя. Еще утром где-то здесь была корзина, полная еды — он принес ей всяких лакомств вместе с зеркалом, он всегда приносил ей с кораблей чего-нибудь вкусненького… Но корзины либо не было, либо она стояла слишком далеко. Раина не решилась вставать с места и уходить дальше, чем на три шага. Она боялась, что, отойдя от своих подушек и тюфяков, потом не сможет найти их и будет блуждать и блуждать по кругу, как слепая Кладбищенская Лошадь. О Старой Кладбищенской Лошади не раз рассказывала ей мать, желая унять раскричавшегося ночью ребенка. «Слышишь стук копыт на кладбище? Это идет она, слепая и глухая. Когда-то на ней ездил Ночной Охотник, но потом купил себе жеребца из табунов Нергала. Они едят только раскаленные уголья и пьют души умерших, если на Серых Равнинах становится слишком тесно после великих побоищ. А Кладбищенская Лошадь с тех пор все ходит и ходит, и ищет своего хозяина среди надгробий, и тот, кто не успеет от нее убежать, будет ездить на ней, приклеившись к седлу, пока не рассыплется прахом! Спи, не то она заглянет и сюда и унесет тебя к могилам и склепам!»

— Нашла, что вспомнить, — пробормотала Раина, ежась от страха. И тотчас ей то ли почудилось, то ли наяву услышалось негромкое «кроп-кроп-кроп» старых стертых копыт, спотыкающихся о камни. — Не-е-ет! — истошно завопила она, — не-ет! Я буду послушной, я буду хорошей, только вернись, не бросай меня больше в темноте одну!

Ответа не было.

Тогда Раина сжалась в комочек, обхватив плечи руками, и тихонько сказала:

— Я есть хочу… Пожалуйста…

И снова в тишине звучало только ее испуганное дыхание. Тогда она отерла слезы и взялась за арфу. Уверенная, что он ее не только слышит, но и жадно ловит каждый звук, Раина сказала нарочито задумчиво:

— Ну, не сидеть же тут просто так. Я не хочу петь ему, но почему бы мне не попеть себе? Надо уметь занять себя, ты ведь уже не маленькая девочка.

Прочтя эту нотацию, она тихо, словно и в самом деле для себя, запела:

Деревья высоки, трава зелена,
О, риллари, эллари, лэй.
Я знала любовь, нынче мне лишь одна
Печаль до скончания дней.
Отец мой, отец, что выдумал ты,
За кого меня замуж отдать?
Он мальчик совсем, ему не женой,
Ему меня матерью звать.
Он мал, он еще растет.
Дочь моя, дочь, славно выдумал я,
Он знатного нобиля сын.
Назовет «госпожой» мою милую дочь,
Всех окрестных земель властелин.
Он мал, но он быстро растет.
Отец мой, отец, раз ты так решил,
Значит, тому так и быть.
Я в волосы гребень волшебный воткну.
Чтоб ему меня не позабыть.
Он мал, он так быстро растет!
Пусть едет со свитой юный мой муж
В столицу, где правит король.
Пусть учится биться и ездить верхом,
Его сын во мне зреет доколь.
Он мал, но он быстро растет.
Я ждала его год, ждала его два,
Глядя вдаль с зубчатой стены.
Подрос его сын, отрада моя,
Но мой муж не вернулся с войны.
Тринадцати от роду зим женат,
Пятнадцати — сына отец,
В шестнадцать он в землю сырую лег,
Смерть не смотрит, кто стар, кто юнец!
Деревья высоки, трава зелена,
О, риллари, эллари, лэй.
Я знала любовь, нынче мне лишь одна
Печаль до скончания дней…

Он и в самом деле слышал каждое слово. Закрыв глаза, он внимал музыке ее песни, но не торопился прервать наказание. Пусть думает, что он спит. Пусть испугается и проголодается как следует.

Его и в самом деле клонило в сон. Песни Раины вообще действовали на него усыпляюще. Он вздохнул, вытянулся поудобнее на мягкой траве и не заметил, как задремал.