Облачно, с прояснениями

С досадой подумала о том, почему это так получается, что со старыми подругами приходится редко встречаться? Даже с Настей, с той самой Настей не виделись, наверно, уже лет двенадцать, никак не меньше. Настя раньше нее ушла на пенсию, по болезни. Случилось им повстречаться как-то на улице, зимой это было. Холод, снегом все кругом засыпало, Настя торопилась домой с тяжелой сумкой, набитой продуктами. Перекинулись беглыми словами:

— Как живешь?

— Да ничего. С дочкой живу. А ты все одна, Лида?

— Все одна.

— Ну, я побежала, скоро внучки из школы придут.

Улыбнулись друг дружке и разошлись в разные стороны.

Стало быть, выходит, вот они, Настины внучки.

— Как мы с Настей дружили-то! — сказала Лидия Ивановна с невольной горечью. — Как дружили, и вот разминулись наши дороги, и прощай, как говорится, прости.

— Бабушка очень у нас занята, — сказала Наташа. — Или готовит, или вяжет, или стирает.

— Что ж, передайте ей привет…

— Непременно.

Девочки ушли, а Лидия Ивановна долго сидела, не зажигая огня, и все вспоминала, вспоминала…

Как живая предстала перед ней ясноглазая, русоволосая, с родинками, щедро осыпавшими щеки, Настя. Мягкая, ровного характера, а какая певунья была, заслушаешься, бывало.

Зимой сорок третьего довелось Лидии Ивановне с делегацией москвичей, рабочих оборонных предприятий, на фронт ехать, везли они подарки фронтовикам — белье, кисеты для табака, варежки, шарфы, конфеты и печенье. И Настя тоже была вместе с нею.

Мороз был сильный, ехали они тогда в крытом грузовике, тесно прижавшись друг к другу. Кругом дремучие леса, ночь, только снег блестит на дороге.

— Вдруг немцы где-нибудь спрятались и подстерегают нас, что тогда будем делать? — тихо спросила Лида.

Настя еще крепче обняла ее:

— Не бойся, Лидок, ты со мною…

Засмеялась. А у самой, Лида знала, кошки на сердце. Уже полтора года нет ни одной весточки от мужа. Как ушел на фронт, так словно в воду канул.

И, как бы угадав Лидины мысли, Настя шепнула:

— А вдруг я там Сережу увижу? Может же быть такое, мы приезжаем, и вдруг — сам Сережа, откуда ни возьмись…

— Все может быть, — ответила Лида. Подумала про себя: «Почему же он так ничего и не написал? Был бы живой, здоровый, дал бы о себе знать…»

Но вслух ничего не сказала. К чему травить и без того наболевшее Настино сердце?

А Настя опять шепчет:

— Таська по нем так соскучилась! Все время спрашивает: «Мама, когда же наш папка вернется?»

— Все может быть, — повторила Лида.

Представила себе: вдруг и ей предстоит тоже повстречаться с ним, с Егором. Вдруг он жив и похоронка с никогда не забываемыми словами «Погиб смертью храбрых» — ошибка, случайность. Сколько таких ошибок бывает на фронте! Как часто родные уже похоронили солдата, оплакали его, а он взял да пришел домой невредимый.

Настя угрелась, прижавшись к Лиде, задремала; наверно, во сне видит своего Сережку таким, каким видела его тогда в последний раз, как уходил он воевать. А может быть, видит во сне дочку, оставшуюся в Москве. Как она там?

Грузовик едет все дальше от Москвы, за ним и впереди него — целая шеренга грузовиков, снег хрустит под колесами, ветер дует сильно и остро, зима в разгаре.

«Вот как оно бывает, Настя, — подумала Лидия Ивановна. — Сколько лет прошло, и теперь твои Внучки пришли ко мне в цех. А с тобой, Настя, все никак не удается встретиться, почему?»

Лидия Ивановна первая любила подшутить сама над собой.

— Мы, старые девы, — говорила. — Мы злые, как осенние мухи, бойтесь старых дев, самые опасные изо всех зверей.

И смеялась совершенно искренне. Может быть, потому, что она не боялась смеяться над собой, все считали ее умной. Она же ценила в себе только два качества, которые привлекали ее и в остальных людях: никогда не изменявшее ей чувство юмора и полное отсутствие сентиментальности.

Редко плакала, не умилялась, не расточала восторгов и еще — не питала решительно никаких иллюзий насчет своей внешности, раз и навсегда определив себя безусловно непривлекательной, оттого не любила глядеться в зеркало, хотя в то же время была необыкновенно аккуратна, брезглива и чистоплотна, как сибирская кошка.

Больше всего страшилась показаться смешной, потому обычно подавляла вдруг возникавшие в ней жалость, сострадание, нежность к кому бы то ни было или простое сочувствие.

Многим Лидия Ивановна казалась черствым, неотзывчивым сухарем, она знала об этом и не спорила. Пусть их думают что хотят. Ведь самой ей хорошо известно, какова она на самом деле.

Почти тридцать пять лет проработала Лидия Ивановна на текстильной фабрике, в прядильном цехе. Была за эти годы и бригадиром и профоргом, потом все-таки сама, по своей воле, решила перейти работать в лучшую бригаду фабрики, которой руководила ее ученица Зина Вершилова.

— Хочу последние годы побыть под твоим началом, — сказала Зине.

Зина пожала наливными плечами:

— Почему последние, тетя Лида? Еще подымите, дадите шороху.

— Ну-ну, — строго одернула ее Лидия Ивановна. — Полегче выражайся, а то не погляжу, что ты у нас бригадир, и даже депутат райсовета…